Ди Карт - Скользкая дорога

Последний раз я видел его на прошлой неделе, моя милая. Я знаю, что все закончилось. Весь вчерашний день вы провели с няней, пока я провалялся в спальне, купаясь в воспоминаниях и зарываясь в них все глубже и глубже, будто это помогло бы прорыть ход с той стороны реальности и попасть в зазеркалье, где все по-моему. Я не мог вернуться обратно в действительность. Она мне стала не нужна. Моя жизнь навечно осталась в прошлом.

Я люблю тебя, моя милая, и записал это, чтобы ты хоть немного могла понять мотив моего поступка, пусть это и не оправдание. Будь счастлива, моя девочка. Люблю, очень люблю тебя!»

Молодой человек в кадре замолчал, вытирая слезы. Потом он встал из-за стола, подошел к разобранной кровати, разулся, забрался на нее, захватив с собой прикроватный пуфик, поставил его прямо на простыни, залез на него, так что голова вышла за пределы видимости в кадре, и спустя несколько секунд оттолкнул пуфик ногой, повиснув в судорогах.

Экран потух, и в комнате стало безмолвно. Валерия недоуменно покачивала головой, по лицу Тарьи Экман ручьями текли слезы, а Винсент Перре сидел на подоконнике, скрестив свесившиеся ноги, и смотрел в одну точку. Первой тишину нарушила Икуми Мурао:

— Что это было?

— Это была первая зацепка, которая позволила нам нащупать истину, госпожа Мурао, — ответил ей Арманду Тоцци.

— А что с этим парнем? Неужели никто не мог ему помочь? Когда была сделана эта запись? — не успокаивалась девушка.

— Предположу, — задумчиво произнес капитан, — что в таких ситуациях помочь может только трезвое мышление и вера в будущее. Очевидно, что молодой человек лишился и того, и другого. Запись была сделана давно, много лет назад, госпожа Мурао.

— А какое отношение это имеет к нам? И к мотивам поступка профессора Мартинеза?

— Можно сказать, что никакого, — послышался знакомый голос, и из отворившейся двери показалась фигура Филиппа Мартинеза.

Валерия приоткрыла рот от удивления, и то же самое сделали Сабрина и Перре.

— Профессор? Я ничего не понимаю, — тихо сказала Валерия, боязливо улыбаясь.

— Капитан, — обратился к Арманду Филипп Мартинез, — надеюсь, что моя функция выполнена?

— Да, профессор, спасибо, — обернувшись к нему, сказал Тоцци.

— Вы обещали публичные разъяснения и восстановление моей репутации!

— Несомненно, это первое, чем я займусь, когда мы выйдем отсюда, — заверил его капитан.

— А что случилось с госпожой Экман? — встревоженно спросил Перре. — Госпожа Экман, с вами все в порядке? Вы плачете?

— На госпожу Экман нахлынули воспоминания, — решительно ответил Тоцци за Тарью, — не так ли?

— Что вы имеете в виду? — удивилась Икуми Мурао. — К ней каким-то образом относится то, что мы сейчас видели?

— Думаю, об этом лучше спросить саму госпожу Экман, — сказал Арманду, и все посмотрели на Тарью.

Она провела пальцами по щекам, легонько утерев слезы, потом горько улыбнулась, но глаза ее снова заблестели, и она тихо заплакала. Остальные наблюдали за ней в растерянности. Едва Валерия привстала с места, чтобы подойти и успокоить Тарью, как та подняла глаза, посмотрела на присутствующих в комнате, положила руки на подлокотники, сделала глубокий вдох и заговорила:

«Да, это видео имеет ко мне отношение. Эрик… Я таким его и запомнила. Сколько лет я не видела этого красивого лица, этих наивных больших зеленых глаз…Мне больше не встречалось человека более милого и беззащитного, чем Эрик. Помню, как первый раз увидела его. Умерла моя мама, и я осталась с отцом, а через несколько дней в нашем доме появился Эрик с люлькой, в которой была новорожденная девочка. Он мне сразу понравился — к таким людям сложно испытывать негативные эмоции. До сих пор не знаю, в какую именно часть его безгранично доброй души влюбился в свое время мой отец, но думаю, что если бы папа узнал его получше… Хотя… Наверное, нет. Я вообще не уверена, что такой человек, как отец, способен на настоящее большое чувство. Я плохо помню это ощущение, что тебя любит твой папа. То, что я запомнила из детства, это осознание своей для него ненужности, обременительности. Уже после смерти мамы я несколько раз слышала, как Эрик осторожно намекал отцу: «Вадим, ты, может быть, сегодня побольше времени проведешь с Дарьей? Она так скучает по тебе! Сама мне говорила». А папа даже не удостаивал его ответом.

Отец довел мою маму до нервного истощения. Она так сильно любила его, что готова была простить этот роман с Эриком. Думаю, что я бы на ее месте никогда так не поступила. Мы втроем — мама, папа и я — поехали в отпуск в Болгарию. Родители любили кататься на лыжах. Тогда у папы и Эрика был пик романтических отношений, но отец, выполняя свою часть договоренностей, весь отпуск посвятил матери. Они смеялись, шутили, валялись в снегу, он щекотал ее, и каждый вечер они отправляли меня из номера погулять… А в последний день отпуска он объявил ей о своем решении развестись. Я это подслушала. Как так можно? Нет, развод, конечно, стал правильным решением — тот формат жизни, на который мама уговорила отца, был утопией. Но так жестоко и подло сказать об этом маме после двух недель сплошного счастья в горах? Отказываюсь принимать это. Чтобы немного прийти в себя, мама решила сменить обстановку и провести несколько дней у своих родителей в Осло. А полет обратно в Киев стал для нее последним.

Я не видела и не знала ту женщину, на которую папа променял Эрика, и мой детский разум не мог постичь, почему отца так носит из стороны в сторону: сначала мама, семья и ребенок, потом Эрик и вроде бы тоже семья, а в конце — просто женщина. Сейчас, после просмотра видео, мне становится ясно, что папе было неважно — с кем. Лишь бы без детей, без суеты. Только он. Он, а еще человек рядом, который не имеет никакого багажа и согласен на праздное прожигание жизни. Понимаете, каким был отец? Его жена мертва, любимый человек сходит с ума от непонимания, как себя вести, до дочери нет совершенно никакого дела, зато наш папа неплохо проводит время в компании такой же беззаботной особы, питающей отвращение к спиногрызам.

Я доставала няню расспросами, почему Эрик заперся в их с отцом спальне и не выходит. Он же голодный! Она говорила, что ему надо побыть одному, отдохнуть, и тогда он выйдет. На третий день забеспокоилась и она и вызвала спецслужбы. А что было дальше, помню плохо. Первую ночь я провела в доме у няни, потом несколько дней ночевала в распределителе, где очень вкусно кормили, ну а потом меня повезли в детский дом, где я провела несколько месяцев. Отец отказался от меня по упрощенной процедуре, а через некоторое время меня забрала приемная семья из Эспоо, о которой я уже рассказывала детективам. Их звали Анна и Матти. Я называла их «мама Анна» и «папа Матти». Мне было известно, что отец жив, но уже тогда я понимала, что меня скорее приютят чужие дядя и тетя, чем родной папа.