Юрий Бедзик - Великий день инков

Олесь вздрагивает от умопомрачительных видений. Идут инки. Окружают лагерь белых людей, срывают с пальм знамена, топчут черные кресты. Врываются в палатки, бьют, режут, душат голыми руками... Одуревшие от сна и страха конкистадоры убегают в ночь. Внезапность нападения сбила их с толку, расстроила их ряды. Молчат мушкеты, бездействуют пушки. И только возле главной палатки с упорством обреченных дерутся охранники испанского генерала, которого завела в эти дебри неуемная жажда и фанатичная мечта о славе. Скоро взойдет солнце. Еще мгновение, второе и оно засияет на окровавленных панцирях и шлемах...

Парень вскакивает... И вдруг видит сквозь открытые двери фигуру отца.

— Почему ты не спишь, папа?

Олесь выходит на крыльцо и садится рядом с Крутояром. Полнолуние залило поселок синим призрачным светом. Деревья похожи на гигантские водоросли, а хижины — на подводные скалы.

— Ты заметил, папа, того высокого мулата с иконкой на шее, который шел с детьми? — спросил тихо Олесь.

— Наверное, учитель-миссионер.

— Как это... учитель и миссионер?

— На этих землях школы почти везде в руках орденов или миссионеров. Но если бы только школы! — Обидно улыбнулся в темноте Крутояр. — Здесь церковь и ее служители божьи хозяйничают, как полноправные обладатели. Чего и держится еще сеньор Оливьеро! Союз креста и меча, старая, тысячелетиями освященная комбинация!

— Прости, папа, — пытается вспомнить что-то парень и, положив руку на колено отцу, будто этим движением пытается сдержать его речь: — Ты мне когда-то рассказывал, что в начале прошлого века в республике победила революция, которую возглавил Боливар, и к власти пришли прогрессивные креолы.

Отец берет ладонь сына в свои крепкие, теплые руки, сжимает ее и с задумчивой улыбкой, неторопливо говорит. Да, была когда-то революция, и немало было расколочено риз, паникадил, оков. Из страны выгнали испанских колонизаторов, прищемили хвост церковникам. Часть земель Боливар отдал белым гасиендадо, помещикам и офицерам, которые принимали участие в его освободительных походах. Но обладатели гасиенде начали драть шкуру с индейцев и негров не хуже братьев-миссионеров.

Это была горькая история, которая началась еще за триста лет до этого, в тяжелые времена завоевания Южной Америки конкистадорами. От первой до последней страницы она написана кровавыми буквами, каждое событие в ней — иллюстрация к злодейским деяниям католической церкви. Монахи и солдаты были в равной степени грабителями. Французский историк Дебрель так писал о роли католической церкви и конкистадоров в "освоении" американского материка:

"Руины и пепел, слезы и кровь — вот что принесли с собой испанские авантюристы, когда основывали Америку. Они внесли в эту нетронутую землю, которую природа одарила большими богатствами, свой язык, свои обычаи и... свои недостатки и разврат. Они — эти бандиты старой Европы, в большинстве своем отпетые негодяи и мошенники — хотели спасти все эти чистые души... они обращали в свою веру волей или неволей всех, кого встречали, а средством убеждения служила пушка. Крещение требовалось везде, куда проникала монашеская ряса. Когда они уставали расстреливать, четвертовать и сжигать тех, кто не хотел быть ограбленным, порабощенным и евангелизированным, то брались за оружие, чтобы посчитаться между собой, и убивали друг друга. Только немногим из этих героев повезло умереть своей смертью..."

Церковь, особенно иезуитский орден, были самой черной силой на континенте Америки. Иезуиты не только получали колоссальные прибыли, но и имели рабов и участвовали в работорговле. Они посылали свои корабли в Африку, где покупали невольников.

Печальную славу приобрели миссионеры, которые вроде бы мирно обращали туземцев в христианскую веру. Они занимались настоящей охотой на непокорных индейцев. Например, в Венесуэле капуцины организовывали отряды головорезов, которым платили по 10 песо в месяц и позволяли им захватывать в плен индейцев. Миссионеры везде выступали под защитой войска. Даже формально они считались на службе военных властей, получали от них плату и поддержку. Религиозные миссии строились, как крепости. Во второй половине XVIII века на континенте было шестьсот "пресидиос" — укрепленных миссионерских постов. Один миссионер в своей книге признался, что в таких поселках, где не было военных гарнизонов, индейцы убивали ненавистных миссионеров и бежали в леса.

Какое бы прогрессивное движение не рождался в Америке, церковники выступали злейшими его врагами, вредили чем могли, собирали вокруг себя мракобесов и реакционеров, подстрекали народ. Особенно позорно прославившийся в годы антииспанской революции архиепископ Каракаса Коль и-Прат. Этот черноризник воспользовался страшным бедствием, что упало на страну в дни провозглашения республики, — землетрясением. Адъютант Болива О'Лири писал тогда: "К несчастью для дела независимости, духовенство, пользовавшееся большим влиянием в Венесуэле, относилось враждебно к революции, оно распускало слухи, будто ужасное бедствие, который потерпела страна, было наказанием божьим». В этот критический день только Симон Боливар не потерял дух. Со шпагой в руке он бросился на монаха, который призвал население к бунту, спихнул его с трибуны и, заняв его место, призвал народ не верить поповской клевете, соблюдать порядок и помогать пострадавшим. Но проповеди архиепископа все же сделали свое черное дело: они помогли испанцам свергнуть первую республику и выгнать повстанцев из страны.

Крутояр покачал головой.

— Так, Олесь, было, и так, собственно, и осталось. Опять миссионеры хозяйничают везде, обманывают людей, держат народ в тяжелом рабстве. Не помню, где я читал об их выходках. Например, объявляют в газетах, что индейцы того или иного округа голодают, умирают, их надо обратить в христианство, "цивилизовать". В городах начинают собирать пожертвования, труженики отдают свои последние песеты для несчастных, закупают продукты, одежду и посылают все это в сельву. Но дальше миссионеры действуют по-своему. Захватив пожертвования в свои руки, они распродают их по невероятно высоким ценам. Однажды произошел такой случай. На раздачу подарков приехал сам генерал Батис, кроме того, была приглашена масса иностранных журналистов. Роздали кое-какую мелочь, сахар, немного лекарств — под музыку, конечно, аплодисменты, стрекот кинокамер. Но только высокие гости уехали в столицу, как миссионеры сразу же отобрали свои дары и заявили, что отдадут их тем, кто согласится даром поработать у них на каучуковых плантациях...

Крутояр замолчал. Наступила звонкая, серебристая тишина. Олесь все еще не мог прийти в сознание от тех видений, которые захватили его душу. Очарование, гнев, возмущение, желание действовать, бороться, отстаивать правду сделали его в этот момент и старше, и строже, и прозорливее.