Дмитрий Билик - Аховмедская святыня

— Витольд Львович считает, что у нас завелся предатель, сотрудничающий с Черным, — не меняя недоброго выражения лица, ответил Константин Никифорович.

— Не исключаю такой возможности, — отвечал Петр Андреевич, — я не говорю, что именно в этой комнате, но изменник может иметься.

— До сих пор не верю, — уперся обер-полицмейстер, — но даже если так. Как нам теперь этого искариота искать?

Вопрос явно был задан титулярному советнику, поэтому он и ответил.

— Пока не представляю. Важно теперь не упустить Черного. Необходимо перекрыть вокзалы и выезды из города.

— Ох, сил-то сколько придется выделить. Да прежде с великим князем побеседовать, — спал с лица Александр Александрович, — с другой стороны, действительно нельзя упускать Черного. Хоть он возможно и ранен, да опасен. Ладно, а ты Витольд Львович куда сейчас?

— В Императорский университет, надо к Галахову Виталию Арсеньевичу заглянуть, он может на кое-что пролить свет… Хотя нет, сегодня же выходной, тогда к нему домой. Он оставлял мне адрес.

— Галахов? Ну ничего себе, я уж думал он давно, прости Господи, преставился. Уезжал он надолго из Славии. Сдал сильно после смерти сына. Ну раз надо, так езжай. Ты, Николай Соломонович, ответственный за вокзалы и выезды. Про эллинги и аэропорты не забудь, чтобы ни одна живая душа у меня тут не выскользнула. Ты, Петр Андреевич, займись волокитой бумажной, ты в этом человек терпеливый. Ну а Константин Никифорович со мной. Давай, голубчик, готовь экипаж, я пока в уборную схожу. Стар стал совсем, пузырь, прошу за подробности, ни к черту. Ночью по пять раз встаю. Ну чего стоите, время не ждет.

Уже на улице, когда Меркулов ловил пролетку, орчук решил полюбопытствовать, чего же интересного может рассказать Галахов.

— Позже узнаешь. Но сейчас мы не к Виталию Арсентьевичу. Сначала заедем к Аристову, хотел кое-что у него узнать.

— А зачем же тогда не сказали, как есть?

— Ну сам подумай, Мих, — загадочно ответил Меркулов, усаживаясь в экипаж и называя извозчику адрес.

— Так вы думаете, что там и был тот искариот? Один из полицмейстеров?

— Видишь, ты уже можешь сводить одно к другому.

— Но хоть не «гусар».

— Кто?

— Николай Соломонович. Я его промеж себя гусаром прозвал.

— А ведь действительно подходящее прозвище. С чего же ты решил, что не он предатель?

— Вы же сами давеча говорили ему лично, что на его счет сомнениев не имеете.

— Так не сказать же ему в лицо, что подозреваю. Представится случай, и остальным полицмейстерам то же самое скажу. Может предатель слабину даст, на том его и поймаем.

— Зачем же вовсе о предательстве речевать было с ним?

— Так все равно одно к двум сводится. Не я сегодня сказал, кто-нибудь завтра. И необязательно невиновный. Может и сам предатель, чтобы от себя подозрения отвести. Так-то…

— Господин, только у меня просьба к вам одна, — неожиданно вставил орчук посреди разговора.

— Говори.

— Давайте хоть перехватим что поесть, ужно кишка кишке бьет по башке, мочи никакой нет.

— Ладно. Любезный, будь добр, через Людские ряды.

Людскими рядами, а в бытность государя Павла — Битыми, называли торговые ряды близ Кремля. Ранее здесь продавали битую птицу, потом зверей охотных, а после и всякую всячину. Вскорости из-за неблагозвучия Битые ряды превратились в Охочие, но в народе их прозвали попросту Людскими — ибо прочему сюда ход был заказан. Помимо разнообразных товаров — полезных и не очень (поговаривали, что на Людских рядах можно приобрести практически все) можно было купить здесь и еду вразнос. Чему именно сейчас Мих был чрезвычайно рад.

— С самого жару, по грошу за пару! Вались народ, от всех ворот, обирай блины, вынимай мошны!

— Подходи добрый человек, купи для друга калач! Не полюбится, сам съешь!

— Вот сбитень, вот горячий! Кто сбитню моего? Все кушают его: и воин, и подьячий, лакей и скороход, и весь честной народ!

— Пряник медовой из муки ситн о й, с имбирем, анисом, спиртом и водой!

Глаза у орчука разбегались, все хотел надкусить да в брюхо отправить. Завсегда знал, что нельзя в лавку кондитерскую или на ярмарку голодным ходить, слюной весь изойдешь. Или еще чего хуже — накупишь всего, а откусишь два раза и баста, наелся то бишь, деньги потратишь глупым образом. Но сейчас не мог себя сдержать. Почитай со вчерашнего дня не кушал.

Благо, не отказывал ни в чем Меркулов, сам увлекшийся запахом гречневиков. Потому взяли по куску теплого еще пирога, по свежему калачу с большой ручкой, два внушительных свернутых куска ветчины на деревянной палочке по десять копеек, ворох пирожков в промасленной бумаге и жареной колбасы. Запивали все «кислыми щами». Хотел было Мих взять еще тут же, в квасной лавке у инвалида в сбитом набок картузе, провесную белорыбицу или вареную белугу, но вовремя остановился. Теперь это бы скушать.

— Худо, что так едим, господин, — зараз отправил в рот весь кусок ветчины орчук.

— Чем же тебе худо? Если еще что хочешь, бери, я препятствовать не буду.

— Так разве об том речь? — Нацелился сразу на два пирожка Мих. — Все вкусно, спору нет. Я так раньше не едал.

— Что же тебе не нравитша? — Откусил Меркулов большой кусок от калача.

— Худо, что едим редко, когда два раза в день, а обычно и один. Набиваем так брюхо, что вздохнуть тяжело. А кушать нужно понемногу и самым частым образом. Так на Славии, исконной земле, всегда заведено было. Кушали часто и понемногу, то сбитнем с киселем гороховым перекусят, то хлебом ржаным с компотом, редко когда отобедают плотно. И что, ни хворей, ни падучести всякой не было. А теперь мужик такой хлипкий пошел, что рукой двинуть не может, другой — больной всеми недугами.

— И все из-за неправильности питания? — Усмехнулся Меркулов.

— Из-за чего же еще, господин. Знамо дело, из-за дурной манеры кушанья. Вот и мы с вами в бесовство ненужное ударились. Гоняете вы меня по городу голодным, приходится потом за весь день кушать.

— Обещаю, как только дело закончится, будем обязательнейшим образом завтракать, обедать и ужинать. А теперь поехали. Ух, как посвежело, надо было сбитня горячего брать, а не кваса холодного.

Небо и впрямь с самого утра заволокло плотной пеленой, поднялся ветер, вырывающий мелкий сор из-под метел дворников, потянуло только намечающейся августовской прохладой. Духота уходила из столицы и жители Моршана наконец могли вздохнуть свободно, а не прятаться в самую жаркую часть дня по домам.

Потому и ехать в открытом экипаже, да после того, как сытно откушали, было своего рода отдыхом. Развалился Мих, смотрит ленивым взглядом, как мостовые и улицы друг друга меняют, изредка на господина поглядывает. Тот лишь вперед уставился, никуда особо не смотря, да тросточку бойко в руках вертит — знамо дело, задумался. Опять лихорадка умственная Витольдом Львовичем завладела. Не умел Меркулов от нее отвлекаться. С одной стороны, человек при деле, есть ему куда применить себя (многие и вовсе всю жизнь могут болтаться неприкаянными, оттого и горькую пить начинают), с другой — не может отвлекаться, радоваться простым житейским пустякам. Такие люди обычно горят ярко, да быстро.