Виктория Шваб - Архив. Ключи от всех дверей

Я протянула руку к стене. Стоило лишь коснуться ее, как воспоминания ожили под моими пальцами. Я отмотала их назад, пока не нашла тот день. Я пролистала дальше, мимо ослепляющего света двери на Возврат, открытой Оуэном, мимо переплетенных в схватке тел, мимо ключа, которым он завладел обманом, к тому моменту, когда мне еще казалось, что я смогу его одолеть. Я точно знала, где это, потому что просматривала эту сцену множество раз, наблюдая свое поражение и пытаясь понять, в чем его сила и где я допустила ошибки. Я отмотала воспоминания и оказалась там за секунду до того, как началась борьба…

Оуэн протягивает руку, требуя окончание истории. Я собираюсь достать спрятанный нож.

Я знала, что сейчас произойдет. И это происходит.

Нет ни звука, ни цвета, только размытые движения. Я тянусь к ноге, на которой спрятала нож. Но я не успела даже коснуться его груди острием, как Оуэн делает выпад и перехватывает мое запястье. Резко прижав мою руку к стене, он налегает на меня всем своим весом.

В пальцах возникла фантомная боль.

Он сжимает запястье все крепче, и нож выпадает из рук. Я пытаюсь высвободиться, но не могу. Он хватает нож и, повернув меня спиной к себе, приставляет лезвие к горлу.

Он забирает у меня из кармана последнюю часть истории, а вместе с ней и недостающую деталь своего ключа. Затем отталкивает меня и начинает собирать ключ. Я не бегу, я ничего не делаю, просто стою и смотрю, держась за ушибленное запястье. Потому что я все еще думаю, что победа будет за мной.

Я атакую, и мне удается отбить нож. Он отлетает в темноту. Мне даже удается сбить Оуэна с ног. Но затем он снова поднимается, ловит меня за ногу и швыряет на каменный пол. Я скрючиваюсь от боли, хватая воздух ртом.

Сейчас было очевидно, что Оуэн просто играл со мной.

Я слишком медленно прихожу в себя. Но Оуэн ждет, когда я поднимусь. Он хочет, чтобы я верила, что у меня есть шанс. Но как только я встала, он метнулся ко мне и, обхватив рукой за шею, прижал к ближайшей двери. Его движения такие быстрые, что кажутся смазанными. Я задыхаюсь и хватаю его за руку. Рывком он сдергивает с моего запястья ключ и отпирает дверь за моей спиной. Нас обоих омывает сияющий белый свет. Он наклоняется, беззвучно шевелит губами.

Но мне и не нужен звук, я прекрасно помню его слова.

– Ты знаешь, что случается с живыми в комнате Возврата?

Вот что он произносит. Я не отвечаю – мне нечего сказать, и тогда он вталкивает меня в ослепительную белизну, закрывает дверь и уходит.

Я убрала от стены руку, чувствуя уже знакомое онемение, оставшееся в памяти. В моих ночных кошмарах Оуэн выглядит и говорит точно так же. И даже тогда, когда я понимаю, что сплю, мне страшно – настолько все кажется реальным. Но сейчас, глядя на все это со стороны, я не испытывала ни капли страха. Разочарование и злость – да; возможно, еще сожаление, но не страх. Было совершенно ясно, что эти образы, потускневшие и серые, как в старом фильме, лишь моменты прошлого. Я даже не воспринимала их как свое прошлое. Как будто все это относилось к кому-то другому. Тому, кто слабее меня.

Я подумала о предложении Роланда – позволить Архиву вторгнуться в мой разум и стереть все, что связано с Оуэном. Мне стало любопытно, если бы я на это согласилась, то воспринимала бы произошедшее так же отстраненно? Если бы Оуэн стал всего лишь воспоминанием в чьей-то чужой жизни, смог бы он мучить меня во сне? Освободилась бы я тогда? Но я прогнала эту мысль. Я не собираюсь спасаться бегством. Это не путь к освобождению. И я никогда не позволю Архиву вторгнуться в мой разум, не позволю им с легкостью стереть часть моей личности. Стереть все. Мне нужно помнить.

Я подобрала с пола учебник по политологии и принялась за чтение. Когда я дочитала заданные главы, за окном забрезжил рассвет. Солнце показалось над горизонтом, возвещая о начале четверга. «По крайней мере, в голове у меня ясно», – рассудила я, собирая школьную сумку. Три главы по теории литературы и параграф по алгебре я смогу прочесть и во время обеда, чтобы не попасть в отстающие со второго дня учебы.

Папа коротко и резко постучал в дверь моей комнаты и крикнул: «Подъем!». Застегивая молнию на сумке, я постаралась ответить ему сонным голосом. По дороге в гостиную я увидела, что телевизор включен, снова рассказывали о том происшествии. Но на этот раз под изображением разгромленной комнаты внизу экрана появилась строка: «Пропал судья в отставке Филлип».

Рядом с ведущим я увидела фотографию судьи, и сердце у меня екнуло. Теперь я узнала эту комнату, потому что мне знаком человек, о котором они говорили. Я видела его два дня назад.

Мистер Филлип – завзятый аккуратист и чистюля. Я поняла это еще до того, как он впустил меня к себе в дом. Коврик у двери лежал идеально ровно, а вазоны на крыльце стояли абсолютно симметрично. Когда он открыл дверь, я увидела три пары расшнурованных ботинок, стоящих в ряд. В холле, конечно же, царил безупречный порядок.

– Должно быть, ты от Бишопов, – сказал он, указывая на коробку, которую я прижимала к себе. На крышке виднелась наклонная синяя буква «Б». Пока не начались занятия в школе, мама заставляла меня заниматься доставкой – отрабатывать покупку нового велосипеда. Я, собственно, ничего не имела против. Свежий воздух бодрил, помогая держаться и не засыпать на ходу, а разъезжая на велосипеде, я худо-бедно выучила сетку улиц. Вообще-то, окраины города трудно назвать сетью, это, скорее, беспорядочное переплетение петляющих улиц, смешение жилых кварталов и парков.

– Да, сэр, – подтвердила я, протягивая коробку. – Дюжина шоколадных печений.

Он кивнул и взял коробку. Похлопав себя по заднему карману, он слегка нахмурился.

– Кошелек, должно быть, остался на кухне, – сказал он. – Войдите.

Я замешкалась. С детства меня учили не брать конфеты у незнакомцев, не садиться в чужие машины и не входить за стариками к ним в дом. Однако мистер Филлип едва ли представлял собой угрозу. А если бы и так, то я бы с ним справилась.

Я покрутила запястьем, прислушиваясь к хрусту костей, и переступила порог. Мистер Филлип уже прошел на кухню, в которой было так чисто, что, казалось, он ею вообще не пользуется. Он высыпал печенье на тарелку, наклонился и втянул носом воздух. В его глазах отразилась грусть.

– Что-то не так? – спросила я.

– Они не такие, – сказал он тихо.

Мистер Филлип рассказал мне о своей жене. Она уже умерла. Он сказал, что раньше в их доме всегда пахло печеньем. Он даже и не любил его. Просто соскучился по запаху. Но это печенье пахло совсем не так.

Я не знала, что делать. Мы стояли друг напротив друга в этой нежилой кухне, смотрели на печенье без запаха, и я думала лишь о том, что с ног валюсь от усталости. В глубине души я жалела, что мистер Филлип попросил меня войти. Мне совсем ни к чему его переживания – и своих хватало с лихвой. Но я уже вошла. И могла бы помочь, ну или, по крайней мере, сделать хоть что-то хорошее для него. Я протянула руку.