Карл Александр - Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени

Он изумленно взирал на фотоснимок. Машина времени была забыта: отпечаток демонстрировал ему его смертность. Перед ним встал главный вопрос. Когда именно для Герберта Уэллса закончилась жизнь?

Он начал дико озираться, не сомневаясь в том, что в экспозицию включен и его некролог. Слава богу, этого хоть не написали крупно сразу под его именем. Он не хочет этого знать, он никогда и ни за что не хочет об этом узнать!

Он сгорбился, ощущая тошноту. Ему необходимо срочно отсюда уходить. Он снова двинулся к канату ограждения, заставляя себя больше не присматриваться к экспонатам. Вместо этого его взгляд упал на часы над входом: они показывали 4.04. Он остановился, нахмурился и вытащил свои карманные часы. 8.04.

Уэллс застонал, теряя ориентацию и почти впав в панику. Он был уверен в том, что его расчеты были достаточно точными – если не произошло ничего катастрофического. Его лаборатория исчезла, дом исчез, все исчезло! Он вроде бы находится в музее. Время совершенно не то, а экспозиция выглядит вневременной насмешкой над его разумом.

Эйч Джи услышал голоса и шаги, приближающиеся к залу. Появление этих чужеродных звуков побудило его к действиям. Он увидел, что скрыться незамеченным не получится, и потому поспешно вернулся к машине времени, забрался в нее и скорчился на полу.

Экскурсовод завел в зал группу из пятнадцати человек.

– Еще одной величественной фигурой, возникшей в конце девятнадцатого века, был Герберт Джордж Уэллс. Писатель, ученый, критик общественного устройства, историк и изобретатель, – невыразительно вещал экскурсовод.

Уэллс потрясенно слушал.

– Полгода назад археологические изыскания, предварявшие крупный проект по переустройству Лондона, открыли забытую лабораторию Уэллса, находившуюся в заложенном кирпичом подвале. И, конечно, все вы знаете, что было найдено там.

Уэллс приоткрыл дверь и постарался незаметно выглянуть, чтобы рассмотреть людей двадцатого века.

– Леди и джентльмены, – продолжил гид торжественно, – Калифорнийская академия наук и Музей науки Сан-Франциско горды тем, что в нашей экспозиции выставлена знаменитая уэллсовская машина времени!

Сан-Франциско! Как, к дьяволу, он мог оказаться в Сан-Франциско, когда его машине положено перемещаться только в четвертом измерении? Он лихорадочно размышлял – и вскоре нашел ответ. Ну, конечно! Если археологи «открыли» его лабораторию и машину времени, то, несомненно, его устройство просто отправили в мировое турне. Или, может, город Сан-Франциско просто купил машину, хоть ему и не верилось, чтобы британское правительство допустило подобную сделку… если, конечно, сферы влияния не претерпели значительных изменений. Ему вспомнилось, как в начале девятнадцатого века богатая монаршья семья Британии купила египетские археологические находки и перевезла их в Британию. Так почему бы Эйч Джи Уэллсу не попасть в Америку? Египет был слабым и бесправным. Может, Англия теперь находится в сходном положении? Нет, не может такого быть! Наверняка у машины времени просто мировое турне.

– Конечно, труды этого загадочного человека оказались бесплодными: свидетельств того, что это устройство работало, не существует.

Уэллс возмущенно выпрямился.

Маленькая девчушка из экскурсии его заметила.

– Мама, а что там делает этот смешной дядя?

Экскурсовод повернулся и успел увидеть, как Уэллс захлопывает дверцу машины времени.

– Эй, вы! Там находиться не разрешается!

Уэллс поспешно схватился за рычаг вращения и попытался перевести в западное положение, чтобы убраться из 1979 года обратно в свое время. Сдвинуть рычаг не удалось. У него оставался только один вариант. Он мог отправиться дальше в будущее – но, будь он проклят, если решится на это при нынешнем состоянии машины.

Гид уже барабанил в дверь.

– Сэр, к экспонату нет доступа!

С криком Уэллс отпер дверь и резко ее распахнул. Она ударила экскурсовода, сбивая с ног. Уэллс тут же выскочил из машины и перепрыгнул через ленту ограждения. Экскурсанты пропустили его – некоторые даже удивленно смеялись. Он выбежал из зала и быстро потерялся в лабиринте залов и коридоров. За спиной раздались свистки: охранники его преследовали.

Уэллсу еще никогда в жизни не было так страшно.

Он добежал до пожарной лестницы с табличкой «Запасной выход» и открыл ведущую туда дверь. Тут же сработал сигнал пожарной опасности, еще усилив сумятицу, воцарившуюся в охране: теперь им необходимо было эвакуировать всех, находящихся в здании.

Уэллс быстро спустился по короткому пролету и оказался в анфиладе подвальных помещений, заполненных старыми витринами, сломанными подставками и старинным хламом, который сочли недостойным выставочных залов. За углом в коридоре он увидел свет, но не услышал там голосов. Пройдя мимо перекрещивающихся коридоров, он увидел выходную дверь.

Уэллс вышел через нее, поднялся по нескольким ступенькам – и оказался на забетонированной дорожке. Он зашагал прочь от музея, слыша за спиной жуткий шум: охранники эвакуировали людей через парадный вход. Дорожка провела его к деревьям – и как только музей скрылся из виду, он испытал чувство облегчения.

Погодные условия оказались похожими на те, что досаждали Лондону. Небо было затянуто тучами, ветер нес клочья тумана, хотя температура была чуть выше, а влажность – меньше лондонской. Однако воздух пах странно: в нем не ощущалось характерной нотки сжигаемого угля.

Он спустился по изогнутой лестнице из грубо обработанного камня и обнаружил, что попал в японский сад. Успокаиваясь, он задержался, чтобы полюбоваться чудесными цветами и экзотическими красками пруда с карпами. Дотронувшись до карликового деревца, он улыбнулся и почувствовал себя увереннее. В «Ап-парк» – имении, где жила и работала его мать, – был похожий сад, только намного меньше размером и не такой причудливый. Там не было выгнутых мостиков и любопытных маленьких святилищ. Тем не менее ему вспомнилось, как он там читал и создавал любительскую газету, которая потом распространялась среди прислуги, под командованием его матери. Он смахнул грустную сентиментальную слезу. То были спокойные, ленивые дни, когда он приходил в себя после травмировавших его неудачных попыток пойти в ученье. И тех дней больше нет.

Уэллс вдруг расправил плечи и отвернулся от деревца-бонсай. Сад прекрасен – не больше и не меньше. Ему следует принять это как знак того, что 1979 год – это одновременно и старый мир, и новый мир, сочетающий все хорошее из прошлого с еще лучшим из будущего-настоящего, которого он пока не видел. Однако он признался себе, как ему приятно знать, что мир по-прежнему изобилует цветами, деревьями, травой и другими пасторальными проявлениями жизни. Он возобновил движение, следуя по дорожке, которая огибала главный пруд – и, надо полагать, вела из сада.