Сергей Алексеев - Карагач. Книга первая. Очаровательная блудница

В следующий раз он пришел в сознание от того, что ему в горло что-то вставляли, раздвинув зубы деревяшкой. У Стаса возник слабый рвотный позыв, и тут же послышался удовлетворенный голос:

– Добро, жить будет! Эвон, рыгнуть хочет… Терпи!

Стас открыл глаза и сначала увидел торчащую изо рта трубку с берестяной воронкой, потом смутные, старческие руки, которые что-то вливали из туеса. И лишь проморгавшись, различил дрябловатое лицо пожилой женщины, обрамленное черным платком.

Над ее плечом что-то светилось…

Старуха опорожнила туес и вынула трубку из горла Стаса, а потом разжала пальцами его зубы и убрала деревяшку. В пространстве без очертаний рядом с ней был кто-то еще, пока незримый, но осязаемый, ибо жесткие невидимые руки массировали ему ступни, терли, мяли, крутили пальцы.

– Гляди-ка, – сказала старуха, заглядывая ему в глаза. – Душа возвратилась.

Неведомый ее напарник поднес какой-то расплывчатый источник света, сам оставаясь в тени, и посветил в лицо.

– Глаза-ти живые, – отозвался мужской голос. – Давай окурим.

И унес свет.

Осознание реальности было еще пунктирное, прерывистое, собственно, как и понятие времени. Рассохин в какой-то момент почуял запах приятного, чуть терпкого дыма, и первое, что вспомнил из прошлого, – школьный урок географии. Учительница имела мужской, хорошо поставленный голос и говорила, словно диктор на радио:

– Из Индии вывозили чай и благовония…

Ему тогда слово «благовония» показалось смешным из-за неприемлемого сочетания слов – «благо» и «вония», ибо, по его разумению, то, что воняло, не могло быть благим.

Стас сейчас это вспомнил и засмеялся, но не в голос – про себя: лицо еще не слушалось, не отзывалось на чувства.

– Ишь, улыбается, – одобрительно проговорила старуха. – Дыши, дыши глубже, дым-от полезный.

Он подышал и, наверное, уснул или впал в забытье на какое-то время, поскольку обстановка изменилась: дыма не было, зато поблизости оказался стол, на нем керосиновая лампа со стеклом и напротив друг друга сидели старуха и сивобородый лысый старик. Они что-то ели деревянными ложками, хлебая из одной миски.

– Где я? – спросил Рассохин.

Его услышали. Старуха развернулась к нему, заглянула в лицо. И на миг показалось – где-то видел ее, что-то знакомое в очертании овала, тяжеловатой нижней челюсти и строгости взора…

– На что знать-то тебе, где, – неласково заговорила она. – Очнулся, дак лежи.

– А где Женя?

– Какая Женя?

– Отроковица? Она же приходила сюда.

– Нету никакой Жени, – отрезала старуха. – Открывай рот, кормить стану.

И достала откуда-то знакомую уже трубку с воронкой.

– Я убил ее, – вспомнил Стас. – Я же выстрелил…

– Кого убил?

– Женю Семенову, отроковицу…

– Туда блуднице и дорога, – сердито отозвался старик. – И нечего жалеть, поправляться надо.

– Рот открой! – скомандовала старуха и добавила, обращаясь к старику: – Вроде не в себе парень…

– Я сам, – сказал Рассохин и попробовал поднять вялую руку. – Не толкайте в горло…

– Ладно, с ложечки накормлю. – Старуха взяла туесок. – Глотать-то сможешь?

Он с трудом проглотил первую ложку чего-то теплого и безвкусного, больше пролил себе на бороду. И тогда его приподняли и на что-то оперли спиной. Рассохин оглядел пространство и наконец-то сам догадался, где он – в землянке Христи!

Старуха поднесла ему другую ложку, и Стас увидел – молоко.

– А где Христя? – проглотив, спросил он. – Христофор?

– Какой Христофор? – спросил старик.

– Хозяин…

– Не знаем, где твой Христя, – буркнула старуха. – Хлебай давай. А то дудку вставлю!

– Не в себе, – согласился наконец-то старик.

Рассохин наловчился глотать и выпил полтуеса молока. Потом опять окуривали дымом, и он вспоминал смешное слово – благовония. Должно быть, в них было намешано снотворное, поскольку он как ни сопротивлялся, а уснул. Когда же пришел в себя, то обнаружил перед собой старуху, которая сдирала с его груди кожу – так почудилось спросонья.

– Зачем? – спросил с любопытством и увидел широкий и длинный, в четверть [35] Четверть – старорусская мера длины. Первоначально равнялась 1/4 сажени, затем – 1/4 аршина или 1 пяди (17,78 см). , багровый рубец, наискось перечеркивающий грудь от солнечного сплетения до бока. Боли уже не было, рана зарастала, и он сразу вспомнил медвежью рогатину, на которой запоролся.

Старуха ничего не ответила, содрала с груди восковой лист, скомкала его и бросила в печь. Сама же достала новый, обильно смазала его тягучей, смолянистой жидкостью и прилепила на рану.

– Скоро уж на ногах будешь! – оценила она состояние. – А то лежал колодой…

– Это я на рогатину напоролся, – объяснил Стас. – Прокошка вживил…

– На какую рогатину? – удивленно спросил старик, появляясь из сумрака.

– На медвежью…

Они со старухой переглянулись и промолчали, но Рассохин заметил – что-то таили от него. Старик принес рубаху и кальсоны.

– Сам обрядишься? Или подсобить?

Упираясь руками, Рассохин сел и кое-как, однако же сам, оделся. После каждого окуривания и пробуждения он чувствовал себя заметно лучше, возвращались ощущения, улучшалось зрение, слух и восприятие действительности. Ноги и руки уже шевелились, хотя тело еще казалось невесомым и чужеватым.

– Как вас зовут? – спросил он старуху.

– Тебе на что?

– Я благодарен… Хотел бы знать, кому.

– Господа благодари, – увернулась она. – Нас нечего…

– Пора корову доить, – сказал невидимый старик. – Пойду, пожалуй…

– Кадило изготовь да ступай…

Стас наконец-то рассмотрел, чем его окуривают – пчеловодческим дымарем, предварительно насовав туда какой-то трухи напополам с зерном и гнилой древесиной. Старик разжег дымарь, поставил его на печь и сам удалился, прихватив берестяное ведро. Старуха раздула дымарь и дала в руки Рассохина.

– Давай сам фукай.

Он покачал мехом, наслаждаясь благовониями, хотел спросить, что, какие вещества издают столь приятный аромат, и не успел: хмель ударил в голову такой, словно натощак хватил стакан водки. Перед глазами все поплыло, закачалось, и осталось одно световое пятно – лампа на столе…

Ему показалось – он скоро протрезвел и очнулся, но похоже, миновало много времени, потому что прямо перед лицом оказалась круглая паучья сеть, подсвеченная крохотным огоньком. И где-то совсем рядом скворчала ласточка…

Он долго смотрел на паутину, рисунком напоминающую авиационный прицел, слушал пение и старался понять – как это птица залетела в землянку? И если она здесь, то почему нет ощущения ее присутствия – крылышками не трепыхнет, не перескочит?.. Потом скосил глаза на источник света, увидел на столе догорающую толстую свечу и понял, откуда доносится звук – из печки. В тот миг ему было очень важно понять, почему так, ведь ласточка не может петь в топке, среди угля и пепла? Логическая задача показалась неразрешимой, разум еще будто не проснулся – так бывает в детстве, когда сталкиваешься с чем-то необъяснимым и входишь в ступор.