Сергей Алексеев - Карагач. Книга первая. Очаровательная блудница

Рассохин сел на колодину и, не в силах более сдерживаться, закашлялся до рвоты и слез. Когда же угомонил судорожное сотрясение организма и проморгался, Христя уже сидел под сосной и взирал с состраданием. Рогатина по-прежнему была у него за спиной, а ведь мог бы снять и запороть, пока Стас заходился от кашля.

Значит, не лукавил, говоря, что рука не поднялась…

– Ух, паря, худо дело, – проговорил он. – Грудь застудил, скоро легкими харкать станешь. Так и помереть недолго.

– Не пугай, – прохрипел Стас и встал, опираясь на винтовку. – Жить хочешь – показывай, где Прокошка.

Огнепальный привстал.

– Я бы и показал, да мне тебя не унести, паря…

– Сам пойду! Веди!

– А что вести? – вдруг воскликнул Христя и, сдернув шапку, поклонился в сторону. – Вон племянник мой сам пожаловал, с молодой женой… Христос воскресе!

Рассохин оглянулся, и верно – по валежине от болота шел детина саженного роста, с рыжей бородой, за спиной у него рогатина, а с ним – Женя Семенова. За руки держатся, и отроковица улыбается счастливо, глядит на Прокошку снизу вверх, глаз не сводит. И одета в то же, в чем похитили – итэровская штормовка и брезентовые брюки с карманами-сумками, на голове же шляпка накомарника, и сетка от него приспущена, как вуаль…

Невеста!

– Женя?! – крикнул Стас. – Я здесь, Женя!

Должно быть, Христя все так подстроил, чтобы они встретились с Прокошкой и побарахтались! Потому что стоит и хитро улыбается, мерзавец…

– Я за тобой пришел! – Рассохин шагнул ей навстречу.

Но Прокошка молча сорвал с себя рогатину и наставил ему в грудь. Жало широкое, заточенное, блестит.

– Мы отроковицу добыли, – вместо него сказал Христя. – Теперь она Прокошке жена!

Лезвие уже в кожу впилось, грудь ожгло – кержаки это называли «вживить рогатину». Они так медведя брали: не кололи его, а лишь под шкуру всаживали наконечник, вживляли, упирая древко в землю, и зверь сам запарывался, пытаясь лапой достать охотника. Это чтобы на душу греха не брать…

Прокошка вживил рогатину, подпер ею и ждет. Если Стасу дернуться вперед, к отроковице, то как раз пика будет в солнечном сплетении.

– Не смей и шагу ступить! – еще и предупредил Христя. – Запорешься – на нас греха нет!

– Пусть сама скажет! – крикнул Рассохин. – Скажи, Женя, ты чья?

– Прости меня, Стас, – сказала отроковица и глаза опустила. – Я нашла своего мужчину. Ты ласковый, хороший, но слишком юный!

И ее вид кающейся Афродиты его обезоружил.

– Но ты же мне обещала!

– А ты бы смог подраться с богом и победить? Вот Прокопий одолел быка и взял меня. С ним хорошо, он любит и молчит.

– Думаешь, я не могу? – взъярился Стас. – Я тоже могу сразиться с быком! Сейчас пойду и найду сохатого!

– Знаю, ты смелый и отважный мужчина. Но это невозможно.

– Почему?

– Сейчас весна, и звери пугливые. – Женя говорила так, словно утешала дитя. – Ты же знаешь, к сохатому даже близко не подойти. Но придет осень, и тогда они превратятся во всесильных богов леса! И в каждом движущимся предмете станут видеть соперника. Если хочешь, подожди до осени!

– Ты же мне обещала, – вспомнил Рассохин. – Мы уйдем в лес, там поставим палатку…

Отроковица к нему приблизилась, прикрыла рот ладонью и заговорила шепотом, чтобы избранник ее, погорелец, не слышал:

– Обещала… И непременно исполню. Прямо сейчас, хочешь? – вдруг сдернула штормовку и оказалась голой до пояса.

– Но нас же видят! – сдавленно прошептал Стас. – Нельзя!

Она прильнула к его спине грудью, как тогда, и задышала в ухо:

– Возьми меня! Ну, не бойся… И никого не стесняйся…

– Я так не хочу! Я хочу, чтобы в тайном месте… Чтоб наперекор судьбе…

– Ты трус! – Женя встала перед ним и стала снимать брюки. – Ты погорельцев боишься? Они отвернутся…

– Так нельзя, – пьяно проговорил он. – Ты блудница! Ты мерзкая тварь!

И вскинул винтовку.

Женя отступила и засмеялась высокомерно, а Прокошка замычал, словно бык, затряс бородой.

– И верно, блудница! – определил Христя. – Каких свет не видывал! Ни стыда, ни совести! Вот мы и испытали, напустили морок, она и открыла нутро.

– Зачем ты живешь? – прохрипел Стас. – Чтоб мужиков с ума сводить? Ты самая настоящая стерва!

– Стреляй ее, коль блудница, – возле уха шепнул огнепальный. – Или штыком пырни!

– Да ты не сможешь, Стас! – надменно произнесла отроковица. – Чтобы драться с богом, требуется мужество! А ты еще…

Рассохин нажал спусковой крючок, и ее отбросило выстрелом к валежине, а иначе бы сразу рухнула на землю. Тут же зацепилась раскинутыми руками, обвисла и стала медленно подламываться.

– Сейчас упаду… Поддержи меня!

Он рванулся вперед, и рогатина с хрустом вошла ему в грудь.

– Совсем и не больно! – сказал с радостью. – Как под наркозом… А тебе больно?

В это время Женю заслонил широкой спиной Прокошка – подхватил на руки и куда-то понес. А рядом со Стасом крутился Христя.

– Ей тоже не больно, – бормотал. – Мертвым не больно, паря.

– Зачем же я ее убил?..

– За измену, паря, за измену. По нашему уставу с блудницами так и поступают… Айда со мной, Стас.

– Куда?

– Как куда? Тебя же схоронить надобно. Не зверям же бросать на съеденье…

И стал спускать в могилу, без гроба, без домовины и почему-то стоя.

– Ты зачем меня так хоронишь? – спросил Стас.

Христе отчего-то весело было, кривлялся, подмигивал.

– По уставу положено, ногами вперед…

– А где отроковицу схоронят?

– Блудниц у нас в болоте топят…

Огнепальный спустил его в яму и там уложил на спину, руки на груди сложил.

– Ну, паря, спи спокойно! Я пошел.

– Погоди, мне здесь холодно, – слабо воспротивился Рассохин. – Ты бы хоть накрыл меня чем-нибудь.

– Землей закопаю, – откликнулся тот откуда-то сверху. – Согреешься…

И правда, на Рассохина посыпалась мягкая, теплая от солнца и легкая, словно сухой мох, земля. Она падала на тело, на лицо и ничуть не давила; напротив, сквозь нее можно было даже дышать и слышать – где-то на поверхности бесконечно чирикала ласточка. Под ее пение он и провалился в небытие и ничего больше не видел, не слышал и не ощущал.

Когда же очнулся, то почуял на своей голове горячую руку и, еще не подымая слипшихся от гноя век, узнал ее…

– Женя? – позвал он. – Это ты?

– Вот и очнулся, – проговорила она. – И узнал…

Отроковица сидела возле него, земли почему-то не было, и за ее плечом что-то светилось.

– Мы с тобой на том свете? – спросил Рассохин.

– На том, – отозвалась Женя и сняла руку со лба. – Ты помолчи пока, новопреставленный.

– Прости меня…

– И поделом мне, отрок. Добро, что ты меня убил, а не кто другой. Закрой глаза и спи, покойник.

Он послушно опустил веки и снова будто растворился в темноте. Времени он не ощущал, да и оно было ни к чему, поскольку мрак этот казался вечностью, а вечность не имела ни начала, ни конца.