Николай Шмигалев - Космические опера (СИ)

Адмирал Дирро только сейчас сообразил, что задумал его старый друг.

— Орокл, нет! Не делай этого! Он не готов! Ты убьешь землянина! — заревел мишмурианец одновременно и вслух, и телепатически, прыгнув между Ороклом и Олегом в тщетной попытке защитить последнего.

Но Дирро не успел. Орокл порону разделил остатки своей ментальной силы и послал её двум ничего не понимающим операм.

Ослабленный последними похождениями, Элай, получил мощный заряд тонкой энергии, почувствовал, как его аура моментально окрепла, причем весьма значительно, мысли прояснились, а настроение, несмотря на драматическую обстановку, улучшилось.

Белов же, бедолага, не выдержал «подарочка». От накрывшей его волны направленной энергии тонкого плана, мозг землянина взорвался «сверхновой» и его сознание укрылось непроглядной пеленой мглы…

Хорошо в деревне весной. В саду, на ветвях яблонь, смущенных своей наготой, набухают почки — узелки для новых платьев. С самого утра слышна капель, тают под солнцем сосульки — волчьи клыки зимней стужи. В лужицах, дразня притаившегося на плетне рыжего котяру, купаются взъерошенные бесноватые воробьи. Журчат по улочкам взбалмошные ручейки, устремляясь в низину к пока ещё дремлющей реке. На самой реке лед прохудился, посинел. Это значит, что со дня на день вскроется речной ледовитый тулуп, затрещит по швам, ставшая в раз кургузой, зимняя одежка.

Олег вышел из избы в старом трико с оттянутыми коленками, майке и больших, не по размеру, калошах на босу ногу. Увидев его, воробьи бросились врассыпную, оставив рыжего охотника не у дел. Поежившись под свежим весенним ветерком, Белов взял висевший на веранде ватник и накинул его на плечи. Шаркая огромными калошами, он доковылял до завалинки, уселся и, откинувшись на плетень, подставил бледное осунувшееся лицо теплым солнечным лучам — нехай загорает.

Его тетка, Мария Ивановна, проследив за племянником в окно, жалостливо поохала и продолжила приготовление обеда. В большой русской печи в котелке уже томилось жаркое на квасу, оставалось к нему испечь расстегай с грибочками…

Белова привезли на Крещенье, в самый разгар морозов. В полночь Мария Ивановна услышала тихий шум мотора подъезжающего автомобиля, который заглушили аккурат напротив её хаты. Не включая свет, она выглянула в оконце и увидела как двое неизвестных мужчин с подозрительными рюкзаками за спиной, вытащили из машины третьего, и повели его под руки к избе. Каково же было её удивление, когда в призрачном свете нарождающейся луны она узнала в этом третьем своего родненького племяша Олежку. Как была в ночнушке, только шаль накинула на плечи, Мария Ивановна выбежала в сени и отворила дверь.

— Олешка, сынку, як я рада! — бросилась она на грудь племяннику.

Тот стоял как истукан — ни дать ни взять заговоренная Марья-искусница («что воля, что неволя»). На нем, как говориться, лица не было, а в некогда его лукавых со смешинкой глазах такая пустота, — ни одной искры, ни мысли, — что страшно стало тетке. Никак свихнулся родненький.

— Шо з ним? Шо ви з ним сдилалы?! — не сводя встревоженных глаз с Олега, стала она допытываться у сопровождающих его коллег. — Вон такий як тилько що з Луны свалився.

«Коллеги» что-то отвечали, сбивчиво объясняли, но Мария Ивановна их не слушала. Она уже заводила племянника в протопленную горницу. Усадив Олега на лавку поближе к печке, Мария Ивановна, сердобольная женщина, позвала и его провожатых в дом, но те словно испарились. Ни в сенях, ни во дворе их не было. И машины не было. Она даже не услышала, как отъехал их автомобиль.

Да и Бог с ними!

Теперь у Марии Ивановны и так хлопот хватало, чтобы ещё задумываться, как эти голубчики умудрились так лихо смыться. Хороши товарищи!

Потянулись долгие дни забот над племянником. Мало-помалу дело шло на поправку. Только через неделю, Олег, ходивший словно заторможенный, признал, наконец, свою тетку. И разговаривать понемногу стал. Пусть ещё малопонятно фразы строил, но все лучше, чем полное молчанье. А иной раз, по ночам, лежа на полатях за печью, Олег начинал стонать, вскрикивать и сильно скрипеть зубами. В такие минуты Мария Ивановна читала молитвы, чтобы умалить страдания племянника. Сердце у неё кровью обливалось за своего любимого племяша, который превратился едва ли не в овощ. Но Мария Ивановна не отступала, выхаживала родную кровиночку.

Когда к Олегу стали возвращаться обрывки памяти, он почему-то даже не удивился, увидев перед собой заплаканное лицо тетки. Впрочем, он ничему не удивлялся, ничто его не смешило, не вызывало любопытства, тревоги, радости, волнения.

Все его эмоции были сметены в тот злополучный день, и сейчас его разум учился всему практически с чистого листа. Справедливости ради стоит сказать, что «учеба» шла довольно ретиво. И память в родных краях, на малой родине, где прошло его беззаботное детство, восстанавливалась не в пример быстрее, чем это могло произойти в самой навороченной клинике с соответствующим профилем. Да и, чего греха таить, тетушкины щи и кулебяки, кисели да компоты, соленья да варенья, (а может и молитвы, кто знает) тоже сыграли не последнюю роль в восстановлении его здоровья как физического, так и умственно-психического.

В общем, поправлялся Белов.

Вскоре и удивляться вновь «научился». Попробуй тут не удивиться, когда со своего завалинка на березе, что на холме за рекой растет, сережки, оставшиеся с осени различает, и слышит, как полевки на лугу в снегу ходы делают, и запах дыма с заимки в лесу чувствует. А ночью так и вовсе странные сны видеть стал. И все звуки, картинки, запахи, что в сновидениях к нему приходят, уж слишком красочные, словно настоящие, такие будто он где-то их уже видел.

Вот оно, свершилось!

Вспомнил Олег в эту ночь, где он побывал. Все до каждой мелочи вспомнил, и даже то вспомнил, на что, кажется, даже не обращал внимания. Например, то, что у Мойтина язык с одной стороны шершавый, а сдругой гладкий как шелк. И, конечно же, он вспомнил и Элая, и Айю, и Дирро, и Овия, и «щедрого» Орокла, будь он неладен. Всю ночь до утра проворочался, глаз не сомкнул. Что это не бред и не сон, он точно знал, потому… потому что «слышал» их . Ну не именно их, а тех, кто там .

Ещё неосознанно он перехватывал мысли тех, кто жил за пологом голубого неба, где на темной бархатной портьере блестели мириады золотистых звезд. Это были всего лишь «вздохи», «всхлипы», невнятный «шепот» — так называемый «шелест звезд» — но Олег точно знал, что это чужие мысли, которые он улавливал своим обострившимся «шестым чувством».

Орокл — мозг ходячий — не соврал! Дай бог ему втретиться со своей Вонгл в лучшем мире!