Люси Сорью - Страна василисков

Мы вышли обратно на площадь. Из выходов метро, располагавшегося под площадью, выходили люди; многие оборачивались на столпотворение у Дворца собраний. Я пригляделся; у стены Дворца, вдоль Логиновой, стоял ещё один полицейский омнибус, а оцепление за спиной у Клериссо-Регулировщицы стало сплошным. И, похоже, кто-то раздал патрульным бронежилеты, шлемы и щиты.

Когда-то мне тоже пришлось побывать в бронежилете. Это было в тот же день, когда я познакомился с Адатигавой. Бронежилет тогда пришлось снять.

Нам обоим он только помешал бы.

— Кстати, — словно прочитав мои мысли, поинтересовалась Фудзисаки. — Так что тебе вчера сказала Адатигава?

— Сказала, что она не убивала Вишневецкую. — ответил я. — И что свои контрабандные дела они крутят в Минбане, как и раньше. Но она точно знала о Вишневецкой.

— Но не подтвердила? — прищурилась Фудзисаки.

— Ну конечно. — фыркнул я. — Ты ещё скажи, явку с повинной написала.

Жюстина мрачно хмыкнула. Я обернулся и посмотрел вверх.

Два дома с этой стороны Площади Гегемонии — десятиэтажные, по возрасту никак не моложе Дворца напротив. На одной из мощных колонн, подпиравших фасад, красовалась табличка — «Памятник архитектуры; охраняется законом». В табели о рангах исторической застройки Титана-Орбитального этот — наивысший: памятники архитектуры неприкосновенны даже для ЗакСа.

И это был жилой дом. Мне даже стало интересно, сколько в таком стоит квартира.

Лефевр, благослови её боги, вручила мне доступ ко всем камерам на площади. Проблема была в том, что только на этой стороне площади их было двадцать две. Я прошагал вдоль фасада дома. Взгляд статуи Клериссо напротив упирался прямо в меня. За ней высилась барочная громада Дворца. Одно-единственное распахнутое окно на его фасаде было почти неразличимо отсюда.

— Ничего не видно. — вслух сказал я и махнул Жюстине. — Пошли дальше.

— Так а что мы ищем? — спросила вслед Фудзисаки, спеша за мной.

— Камеру. — ответил я, не оборачиваясь. — С хорошим обзором.

— Хм-м-м. — протянула она. Я подождал, пока загорится «зебра» перехода на улице Сен-Шамон, и перешёл на другую половину тротуара. Фудзисаки поспешила за мной.

Мимо, гудя моторами, проехал троллейбус. Я задрал голову; контактная сеть тонкой паутиной пересекала небо над площадью. Ещё одна из причин, по которой нельзя просто взять и посадить люфтмобиль там, где захочешь… даже если ты — полицейский.

— Штайнер? — окликнула меня Фудзисаки. Я вздрогнул и огляделся; в задумчивости я дошёл почти до подземного перехода. Над головой у меня тусклым синим светом горела буква «М» — вход в метро. — Ты долго будешь её искать?

— А что? — обернувшись, спросил я. Вместо ответа Фудзисаки ткнула пальцем вверх, на фасад дома, у подножия которого мы стояли.

— Вот. — сказала она. — Камера.

Я проследил за её рукой. Камера, о которой говорила Фудзисаки, угнездилась на уровне примерно седьмого этажа, едва различимая отсюда, на узорчатой капители одной из колонн. Я вытащил из рукава Линзу; семь камер высветились как «ближайшие». Две из них, как я быстро убедился, располагались вообще на соседних домах, и мне пришлось немного попотеть, пока я не нашёл нужную.

Я снова обернулся. Да, действительно: мне, может, и мешали подземный переход, статуя Клериссо и полицейское оцепление, но камере площадь была видна, как на ладони. Мне открывался вид и на парковку перед статуей Клериссо, и на оцепление, и на фасад Дворца собраний. Посредине, над входом, фасад венчала башенка с барочным шпилем; прямо под ней, приблизив камеру, я без труда отыскал распахнутое окно кабинета Сэкигахары.

Я убрал вид с камеры.

— Жюст, — сказал я, — спасибо.

— Всегда пожалуйста, Штайнер. — хмыкнула она. — О чём ты так задумался?

— О вечном. — отмахнулся я. — Когда, ты говоришь, Малкиной доложили про Сэкигахару?

— Примерно в… шесть часов? — глумливо передразнила Жюстина.

— Точно. — кивнул я, сбрасывая запись с камеры на Линзу. — Вот и посмотрим, что именно было в шесть часов…

— А если ничего не было? — спросила Фудзисаки, сложив руки на груди.

Я тяжело вздохнул и посмотрел на неё.

— Тогда мы в заднице. — сообщил я.

Мы прошли через подземный переход, протолкавшись через выходивших из метро пассажиров, и вышли на другой стороне площади. Вокруг Дворца выстроились патрульные, оперевшись на прозрачные щиты и спешно натянув шлемы с откинутыми забралами. Несколько сине-белых люфтмобилей стояли прямо на тротуаре; в одном из них, свесив ноги из салона, кто-то увлеченно поедал эклеры.

— С какой радости их столько нагнали? — глядя на оцепление, вслух спросила Жюстина. — Можно подумать, там не труп, а теннисный матч за титул чемпиона…

Я только хмыкнул. Сравнение было хорошее: теннис — национальный сатурнианский спорт, и теннисные фанаты прямо-таки обожествляют своих кумиров. Как правило, при этом они ещё и скоры на расправу, а в качестве аргумента предпочитают что-нибудь колюще-режущее. Ну или, хотя бы, увесистое.

Теннисные матчи и их последствия были для нас отдельной головной болью.

Но Фудзисаки была права. С тех пор, как мы распрощались с Гейдрих, количество патрульных, похоже, утроилось. Ни одно место преступления не требует такого количества охраны; а если Малкина и попросила защиты у полиции (на что имела полное право), то выстраивать ради неё целое оцепление?

Я мог бы понять, если бы под Дворцом собиралась разгневанная толпа — это могло бы оправдать щиты, шлемы и (я прищурился) гранатомёты у патрульных. Но толпы не было, да и не было причин гневаться: Конституционная партия ещё ничего не сделала.

Что-то было не так. Зачем здесь столько патрульных?

На стоянке, забравшись в «Муракумо», я затенил лобовое стекло до полной непроницаемости, чтобы затем вывести на него сохраненную запись с камер. Фудзисаки села рядом, захлопнув за собой дверь. Я отмотал запись на нужное место и включил её.

Запись демонстрировала фасад Дворца собраний, освещённый слабым светом люминёра, и открытое окно на пятом этаже. Странно было, что его никто не заметил с улицы — но в такую рань здесь было мало прохожих.

— Шесть часов. — сказала Фудзисаки. — Чуть раньше.

Я перемотал запись на 5:40. Изображение слегка изменилось; мне пришлось остановить запись и поискать, но я нашёл нужное окно. Оно было закрыто. Шторы были плотно задёрнуты. На всякий случай, я отмотал назад, поминутно: окно оставалось закрытым и в 5:30.

— Отмотай на 5:45. - сказала Фудзисаки, подобравшись в кресле. Я начал перемотку. — Стой. — я послушно остановился. — Включи.

Я включил запись. Примерно минуту ничего не происходило; в утренних потёмках, за задёрнутыми шторами, камера не могла различить ничего, происходившего внутри, в кабинете.