Кир Булычев - Книга первая. На полпути с обрыва

Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было неважно — интереснее для Коры был странный человеческий и даже русский феномен: все здесь присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для одних в том была Божья воля, для других — произвол судьбы, для третьих — физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с Богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.

Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным, Кора, прежде чем обратиться к следующему, спросила:

— А в поездке — ну, в карете, в пролетке… вы были не один?

— Ни боже мой! — откликнулся полицмейстер. — Иннокентий Илларионович из Ялтинской городской управы…

Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение проговорившегося гимназиста.

— Не трать времени, Кора, — сказала Нинеля, — пошли дальше, а то до ужина прочикаемся.

Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью произнесла:

— Из татарок. Но эти… они с ней разговаривают, они ее Паррой называют. А так она языка не знает.

— Парра? — спросила Кора.

Девушка грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой — это слово к ней подходило более других — с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос. Руки у девушки — а она была совсем молода — были слабые, с тонкими пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?

— Вы меня понимаете? — спросила Кора по-гречески — когда-то она учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.

Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь. Парра не ответила.

— Она — готская принцесса, — сказал Эдуард Оскарович, который знал не только многое, но и то, о чем и знать-то вроде был не должен. — Это был такой народ, о котором известно мало, — готы Крыма. О них упоминает автор «Слова о полку Игореве».

Кора вздохнула. Она помнила название этого стихотворения, но о чем оно и кто его написал — представления не имела, — то ли болела в тот день, то ли прогуляла урок.

— И она тоже попала сюда недавно? — спросила Кора.

— Она не могла попасть давно, я же говорил вам, — ответил человек в толстых очках. — Они все попали сюда, когда активно заработала установка Гарбуя. И она стала вытягивать сюда всех, кто погибал или пропадал без вести в точке соприкосновения наших миров.

— То есть сколько лет этой девушке?

— Наверняка больше пятисот.

Сообразив, что речь идет о ней, Парра сказала несколько фраз Коре. Язык звучал красиво, звучно, но Кора не все поняла.

— Так и запиши, — сказала Кора, — готская принцесса.

— Я уже написала, — ответила Нинель. — И должна сообщить о том, что у этой гражданки есть отношения с Покревским.

— А какое нам дело до этого? — спросила Кора.

Она еще не знала, кто из присутствующих Покревский; оставался, правда, лишь молодой человек со страшным шрамом.

— Нам должно быть до всего дело, — сказала Нинеля. — Мы с вами комитет по управлению соотечественниками за рубежом. Моральный уровень наших товарищей должен быть на высоте. Ведь не на пустом месте сидим, а на глазах у враждебной общественности. А вернемся домой, и нас спросят: а как вы себя вели, не уронили ли достоинство советского человека?

Кора даже открыла было рот, чтобы ответить этой законсервированной красавице, но сдержалась. Ее функция — наблюдать, запоминать и понимать, что происходит. А кто с кем спорит, кто за кем наблюдает — это ее не касается.

— Господин Покревский? — спросила Кора, улыбнувшись притом и как бы ставя себя на сторону Покревского, который имел полное право дружить с любой готской принцессой.

— Я, — сказал молодой человек со страшным шрамом. Он продолжал лежать на земле, прикрыв глаза и разведя ноги в сапогах.

— Мне он не нравится, — сообщила Нинеля. — Сволочь недобитая.

— Вы мне тоже не нравитесь, мадемуазель, — ответил молодой человек. — Потому что вы шлюха.

— Ну вот, видишь!

— Расскажите нам о себе, — попросила Кора. — Что считаете нужным.

— Я ничего не считаю нужным, — ответил молодой человек, а когда Нинеля заорала, чего он, видно, и добивался, то молодой человек приоткрыл правый глаз. — Только не дотрагивайся, — закончил он свою речь. — А то отвечу действием.

— Можно, я его? — спросила Нинель. Она не была уверена в себе — признав главенство Коры и находясь в центре внимания, она предпочитала изображать подчиненную.

— Отставить! — рявкнула Кора и не узнала своего голоса.

— Слушаюсь — отставить, — сразу покорилась Нинеля. И в глазках загорелось странное тяготение к Коре, в которой для Нинели воплотился идеал хозяйки. Ее можно любить, и ей можно подчиняться. Но Нинеля была схожа с дрессированной пантерой: послушна, пока видит хлыст. И не дай бог укротителю отвернуться!

— Расскажите о себе, — попросила Кора.

— Я нахожусь во сне, из которого не могу вылезти, — ответил Покревский. — Не знаю, каково остальным, но для меня случившееся — это смерть и то, что наступает после смерти. Я даже думаю — тут, в чистилище, и смешиваются души разные — мы собрались вместе — и жертвы, и палачи. И вчерашние, и завтрашние. Был бы я человеком глубоко верующим, я бы забился в угол и молился, вымаливал себе прощение за грехи, и просил бы о праве уйти отсюда, от этих монстров, — и Покревский обвел рукой присутствующих.

— Хорошо, — согласилась Кора, сказала громче, чтобы заглушить хруст зубов озлобленной атеистки Нинели. — Давайте сейчас не спорить — мы же хотим понять наше положение…

— Независимо от того, чистилище это или уже ад, — вмешался Эдуард Оскарович.

— Мое жизнеописание, — сказал Покревский, — умещается в двух строчках личного дела: служил в пятнадцатом гренадерском Тифлисском, был дважды ранен, в чине поручика перешел на службу к генералу Корнилову, совершил с ним Ледовый поход, а после смерти генерала примкнул к дроздовцам. Карьеры не сделал — опять ранили… — Покревский дотронулся до шрама, — потом болел тифом… войну кончил ротмистром, командовал эскадроном. Когда большевики вошли в Крым, попал в засаду, спасался, прыгнул с утеса… попал сюда. Коня жалко. Конь меня столько раз спасал… А что касается этой девушки, несчастной и особенно одинокой, то прошу грязными руками к ней в душу не лезть.