Роберт Беннетт - Город лестниц

– В Сайпур бы съездил, посмотрел на то, что с нами делали, – с горечью выговаривает Мулагеш. – Глядишь, и рыдал бы поменьше.

– Возможно. Так вот они встретились с глазу на глаз в заброшенном храме. Точнее, в его развалинах. Хотя воспоминания помощников каджа не позволяют с уверенностью сказать, где именно эти руины находились. Или находятся. Они провели там большую часть ночи. Что они там друг другу сказали, никто не знает. Кадж долго не появлялся, и помощники уже опасались, что случилось непоправимое. А потом он вышел. Причем перед этим он собственными руками убил Жугова. Так вот, кадж вышел – и он был весь в слезах. Почему он плакал, никто не знает. Но подтвердил, что Жугов мертв.

Шара обтирает нож.

– После этой последней победы кадж стал мрачным и молчаливым, начал пить. Он умер от инфекции меньше чем четыре месяца спустя – похоже, он пал одной из первых жертв Великой Чумы.

Сигруд принюхивается, потирая нос. Похоже, такие истории его не очень-то интересуют. Мулагеш, напротив, ловит каждое слово.

– Значит, Жугов и был тем богом, которого убили последним.

Шара солит козлятину, затем бросает ее на сковородку к поджаривающимся овощам.

– Да. Следом пришли Чумные годы, и это было прямым следствием того, что божественная защита Континента пала вместе с последним Божеством. Поэтому мы можем быть уверены, что Жугов покинул этот мир.

Мулагеш задумчиво говорит:

– Странно это все как-то… вы перечисляете Божеств, словно подозреваемых в деле о краже имущества. Словно мы можем взять и выстроить их у стены, а потом привести жертву на очную ставку, чтобы она указала на преступника. Значит, подтверждена смерть – в смысле люди видели, как они умерли, – только Вуртьи, Таалавраса, Анахас и Жугова?

– Очень точно сформулировано, – кивает Шара.

– Остаются непосчитанными Олвос и Колкан.

– Да.

– Вы ничего не сказали по поводу Колкана.

– Совершенно верно. О его существовании нам известно довольно много. А вот как он умер… вот об этом никто на знает. Более того, мы даже думаем, что и на Континенте никто не располагает такими сведениями.

– Он тоже ушел, как Олвос? – спрашивает Питри.

Шара обтирает руки полотенцем:

– Нет. Он не ушел. Во всяком случае, мы так не думаем.

– Тогда что с ним случилось?

Шара смотрит на время. Через двадцать минут все будет готово.

– А вот это, – говорит она, усаживаясь на стул, – совершенно другая история.

– Колкан, как рассказывают, был богом правосудия. Богом порядка. Еще его называли Каменный человек, Тот, что обитает на Высотах, Далекий Пастырь. Он запечатлен во многих обликах, но самый распространенный – сидящий на горе человек, протягивающий обе руки ладонями вверх. Словно бы ждущий, что на эти ладони положат нечто, что нужно взвесить. Он взвешивает и судит. Изо всех шестерых он был самым активным – с другими и не сравнить. Жугов дурачил своих смертных адептов, морочил и забавлялся, превращая их в животных: в волков, но чаще всего в скворцов. А иногда и брюхатил их, причем независимо от пола – да, и до такого доходило…

Питри в буквальном смысле роняет челюсть. Шара продолжает:

– Таалаврас и Аханас занимались соответственно строительством и растительной жизнью, их интересовали великие свершения, и жизнь смертных волновала постольку-поскольку. Олвос, как вы знаете, и вовсе ушла из мира. Вуртья – та была, конечно, весьма активна и лично водила людей в набеги, а также предводительствовала армиями. Но никто из них даже близко не может сравниться с Колканом, которого дела смертных просто завораживали. По правде сказать, они были натуральным идефиксом Колкана.

Шара аккуратно переворачивает мясо, жир шипит и брызгается. Она быстро отдергивает руку, раскаленная капля масла пролетает мимо костяшек пальцев.

– Колкан просто хотел, чтобы его адепты вели правильную и упорядоченную жизнь. Заложив город Колкастан, он велел своим последователям приходить к нему с любыми вопросами и сомнениями, сказав, что он лично будет на них отвечать, судить людей и помогать им. И люди, надо сказать, весьма воодушевились этой идеей. В хрониках пишут об очередях длиной в пять, десять, пятнадцать миль. О том, как люди падали в обмороки, голодали, заболевали и теряли здоровье, пока ждали. Летописи, конечно, неточны, но считается, что Колкан в течение ста шестидесяти лет сидел на одном месте день и ночь и выслушивал все эти миллионы людей.

– Во имя всех морей… – бормочет потрясенная Мулагеш.

– Да, – кивает Шара. – Историки согласны в том, что это оказало определенное воздействие и на Колкана. Со временем он понял, что действует неэффективно. Поэтому он сказал, что время суда закончилось, вышел из своего храма и начал издавать эдикты – основываясь на том, что услышал за то время, пока сидел и судил.

Сигруд достает из кладовки ветчину. Садится, срезает своим черным кинжалом завиток идеальной толщины и принимается жевать, с отсутствующим видом строгая остальную часть свиной ноги.

– За два года Колкан успел издать тысячу двести эдиктов. С современной точки зрения, это натуральная авторитарная дичь, к тому же эти запреты донельзя произвольны: эдикты запрещали класть такой камень на эдакий, женщины не должны были заплетать волосы на такой-то манер, в это время дня можно говорить, а в это – молчать, это мясо можно вялить, а это нет… ну и так далее. Вы бы подумали: ну нет, нормальные люди этому воспротивятся, попытаются как-то освободиться… Но колкастани – не попытались. Они обрадовались этим правилам – всей тысяче и двумстам эдиктам. Потому что, если их Божество сказало, что они этих законов достойны – как же они будут их не достойны?

– Вы шутите… – слабо стонет Питри.

– Я абсолютно серьезна. Они искренне пытались исполнять все предписания, даже самые безумные. Но, естественно, никто из нас не совершенен, и полностью следовать правилам получалось лишь у немногих. Но сами-то эдикты считались абсолютно правильными – людям очень нравилось, что им говорят, как и что делать. Поэтому в какой-то момент Колкан решил, что дело в недостаточном стремлении следовать эдиктам.

Шара снимает крышку с кастрюли с рисом. От риса поднимаются клубы пара, очки ее мгновенно запотевают. Она отступает, снимает очки и протирает их.

– Так началась эпоха Установлений о наказаниях. Это был постоянно редактируемый документ, в котором фиксировалось, как нужно… мгм… стимулировать людей следовать законам. Со временем в них стала прослеживаться тенденция к… как бы это сказать?.. к истязанию плоти.

– Истязанию плоти?.. – эхом отзывается Мулагеш.

– Людей били плетьми. Клеймили. Подрезали сухожилия, ослепляли, а самым злостным преступникам отрубали конечности: так, например, вору отрубали правую руку. Но виновных никогда не убивали. Ибо Колкан постановил, что жизнь – священна. Даже он сам не мог нарушить собственного предписания. Одним из самых известных наказаний было применение так называемого Перста Колкана. Это такой круглый камушек, который при соприкосновении с плотью становится все тяжелее, одновременно раскаляясь. Палачи связывали жертв и клали Перст им на ногу. Или на живот. Или на грудь. Или…