Роберт Беннетт - Город лестниц

Кабинет ГД Труни похож на обычный чиновничий кабинет в Сайпуре. Вот только обставлен он с крикливой роскошью: жалюзи темного дерева, на полу ковер с цветочным рисунком, светло-синие стены, над столом – медные лампы с яркими плафонами наборного стекла. Со стены свешивает крупные листья родной сайпурский папоротник «слоновье ухо», хрупкие волнистые листья серо-зеленой волной струятся из выстланного мхом вазона. А под папоротником кипит на крохотной свечке чайничек с водой – из носика поднимается струйка пара и увлажняет растение, привычное к тропическому климату. Какая уж тут метизация культур, не говоря о тесном взаимодействии на уровне искусства и науки, ведущем к укреплению межрегиональных связей, – и в помине здесь нет того, о чем так громко заявляют на заседаниях министерских комитетов в далеком Сайпуре.

Однако то, как обставлен этот кабинет, – далеко не самое страшное. Самое страшное висит на стене за письменным столом.

Шара смотрит на стену и не может отвести глаз – гипнотическая притягательность ужасного, ничего не поделаешь. В душе поднимается ярость: как?! Как можно быть таким идиотом?!

Труни размашистым шагом входит в кабинет. Выражение лица у него трагически-мрачное, словно бы это он умер, а не Ефрем.

– Культурный посол Тивани, – приветствует он гостью.

Выставляет вперед левую ногу, вскидывает правое плечо и отвешивает картинно-вежливый поклон:

– Вы оказали нам честь своим визитом, пусть нынешние обстоятельства и омрачают радость от вашего прибытия.

Интересно, какую подготовительную школу он посещал в Сайпуре? Естественно, она ознакомилась с его досье и лишний раз убедилась в том, что бесперспективных в силу своей тупости отпрысков влиятельных семейств распихивают по сайпурским посольствам за границей. А ведь этот глупец уверен, что она из точно такой же семьи, – потому и старается произвести впечатление.

– Пребывание здесь – честь для меня.

– И для нас тоже. Мы…

Тут Труни подымает взгляд и обнаруживает, что в кресле в углу развалился Сигруд. Сидит себе спокойненько и набивает трубку.

– Э-э-э… К-кто это?

– Это Сигруд, – отвечает Шара. – Мой секретарь.

– Его присутствие обязательно?

– Сигруд – мой помощник во всех делах. В том числе конфиденциальных.

Труни внимательно разглядывает его:

– Он глухой? Тупой?

Сигруд косится на него одним глазом. Затем возвращается к своему занятию.

– Ни то ни другое.

– Ну что ж… – говорит Труни. Промакивает лоб платком и берет себя в руки. – Что ж, как вижу, профессор оставил после себя достойную память, – и он усаживается за стол, – если министр Комайд немедленно выслала служащего за его останками. Вы ведь всю ночь провели в дороге?

Шара кивает.

– Батюшки мои, какой ужас! Где чай?! – вдруг ни с того ни с сего орет он. – Где чай, я вас спрашиваю?!

И он хватает со стола колокольчик и звонит, звонит в него с перекошенным лицом, а потом еще и долбит им по столу, требуя немедленного исполнения приказа. В комнату бочком протискивается девушка не более пятнадцати лет от роду, в руках у нее огромный, как линкор, поднос с чаем.

– Ты где запропастилась?! – рявкает он. – Не видишь – у нас гостья!

Девушка испуганно опускает глаза и разливает чай по чашкам. Труни поворачивается к Шаре, словно бы они одни в комнате:

– Я так понимаю, вы были поблизости, в Аханастане? Преотвратный город – во всяком случае, таково мое личное мнение. Там полно чаек, а эти мерзкие птицы – прирожденные воры. А местные берут с них пример!

Небрежным движением двух пальцев он отсылает девушку, которая низко кланяется, прежде чем попятиться к двери.

– Однако же наш долг – принести им свет цивилизации. Я имею в виду – местным, а не чайкам, конечно.

И он счастливо смеется собственной шутке.

– Не хотите ли чаю? Это наш лучший сирлан!

Шара натянуто улыбается и отрицательно качает головой. На самом деле она жить без кофеина не может и многое бы отдала за чашку чаю, но провалиться ей на этом месте, если она примет от ГД Труни хоть что-нибудь.

– Как угодно. В Мирграде – уверен, вы об этом наслышаны, – все по-другому. Кое-что здесь неустанно сопротивляется нашему влиянию, и я имею в виду не только городские стены. Помилуйте, всего три месяца назад губернатору полиса пришлось вмешаться и помешать расправе над женщиной, которая сошлась с другим мужчиной, – прошу прощения, что вынужден говорить о таких неприличных вещах с молодой девушкой, но они хотели повесить эту женщину за то, что она сошлась с другим мужчиной, после того как умер ее муж! Причем этот несчастный муж умер много лет назад! Отцы Города остались глухи к моему мнению, но Мулагеш они… – Тут он осекается: – М-да. Не странно ли, что город, наиболее пострадавший в прошлом, так упорно противится всему новому?

Шара улыбается и кивает:

– Полностью согласна с вами.

Над его плечом висит эта картина, и она прямо-таки притягивает ее взгляд…

– Так, значит, останки доктора Панъюя находятся в этом здании?

– Что? Ах да. – Он пытается прожевать только что откушенный кусок печенья. – Простите… да, да, тело здесь. Какой кошмар! Ужасная трагедия.

– Могу ли я осмотреть его перед отправкой?

– Вы хотите осмотреть останки? Но они… прошу прощения, но труп выглядит, мгм, крайне непрезентабельно.

– Я в курсе обстоятельств его смерти.

– Вот как? А вы в курсе, что это была страшная смерть? Насильственная! Ужасная смерть, девочка моя.

Девочка моя, значит. Ну-ну.

– Мне уже сообщили об этом. Но я должна осмотреть тело.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Ну что ж… мгм.

И он расплывается в любезнейшей из улыбок.

– Вот что я вам скажу, девочка моя. Я вас очень хорошо понимаю, ибо сам был таким же: молодой КП, патриот своей страны, изображал бурную деятельность в этом политическом цирке… Вы меня понимаете – старался изо всех сил, чтобы меня заметили. Но, поверьте мне, все это впустую. Это как обрывать телефон, когда вас никто не слушает. На другом конце провода просто никого нет. Усвойте это. Министерству попросту не до культурных послов, они никому там не сдались. Это что-то вроде дедовщины, моя дорогая: пока не отслужил свое – не мельтеши. Так что не утруждайте себя лишний раз. Займитесь лучше чем-нибудь более приятным и полезным. Уверен, скоро они пришлют разбираться с этим делом кого-нибудь посерьезнее.

Шара даже не сердится: ярость перекипела и уступила место жалостливому изумлению. Думая над достойным ответом, она обводит глазами комнату – и перед ней опять оказывается эта картина.

Труни примечает, куда она смотрит:

– Ах! Вижу, вам пришлась по душе жемчужина моей коллекции.

И он вальяжно указывает на полотно: