Роберт Беннетт - Город лестниц

Он пожимает плечами:

– Ликование нарастает. Отцы Города не знают, что делать. У тебя есть шанс стать первым гражданином Сайпура, получившим официальную благодарность городских властей. И если бы ты или кто-то из Галадеша дали себе такой труд, вы могли бы войти в город под одобрительные аплодисменты, отстроить мост и считаться спасителями Мирграда отныне и до века!

Шара и Мулагеш ошарашенно переглядываются. Воханнес вынимает папиросу из крохотного серебряного портсигара и вставляет ее в мундштук.

– Будем, правда, надеяться, – говорит он, – что они не сумеют дознаться, кто ты на самом деле. Уж больно у твоей семьи… мгм… известная история, а нам не нужны всякие неприятные исторические параллели, правда?

Шара пьет. А что, почему бы и нет? Она боец среди бойцов, выжившие пьют за победу. И за тех, кто погиб. Вино кружит усталую голову, Воханнес присоединяется к ним с Мулагеш, и вечер преображается: из горького и нервного становится уютным и домашним, как их прежние вечера в школе, когда они сидели в общей гостиной с однокашниками, болтали о том о сем и прицельно игнорировали безумный, безумный мир за ее стенами.

Какое же это прекрасное чувство – чувство общности…

В сиреневых предрассветных сумерках Мулагеш задремывает в кресле. Воханнес, заботливо поддерживая Шару под руку, ведет ее наверх. Она останавливается перевести дух у большого окна на лестничной площадке. Звезды разлеглись на одеяле из мягких фиолетовых облаков, укрывающем Мирград, – вид настолько живописный, что кажется картиной бесстыдно сентиментального художника.

Воханнес прихрамывает следом. Сейчас он выглядит очень хрупким.

– Я… – Шара понимает, что этого лучше не говорить, но она настолько пьяна, что уже не может остановиться: – Тот несчастный случай, Во… мне очень жаль, что так случилось.

– Такова наша жизнь, – тихо отвечает он. Если он и знает, что она знает, как он в действительности получил эту травму, то не показывает. – Я хочу изменить ее и прошу твоей помощи.

Когда они наконец добираются до комнаты, Шара садится на кровать и подпирает лоб руками. Комната кружится и качается подобно палубе корабля.

– Давненько, – слышит она в темноте голос Воханнеса, – не был я в спальне женщины…

– А как же вы с Ивонной?..

Он качает головой:

– Там… там немного не то, что ты думаешь.

Она ложится на спину. Воханнес кривовато улыбается, садится рядом и, опираясь на руку, зависает над ней. Их бедра соприкасаются.

Она удивленно моргает:

– Я как-то не думала, что тебе это интересно…

– Ну… и здесь тоже… немного не то, что ты думаешь.

Она печально улыбается. Бедняга, думает она. Вечно он разрывается между двумя мирами…

– Разве я тебе не противна? – спрашивает она.

– С чего бы это?

– Я отказываюсь делать то, что ты хочешь. Я не помогаю ни тебе, ни Мирграду, ни Континенту. Я твой враг. Препятствие на пути к цели.

– Мой враг – ваша политическая стратегия, – вздыхает он. – Когда-нибудь у меня получится тебя переубедить. Возможно, сегодня.

– Не говори ерунды. Зачем промышленному магнату злоупотреблять доверием подвыпившей женщины?

– Хм. А ты знаешь, – говорит Воханнес, – что, когда я вернулся, по городу пошли слухи, что я завел сайпурскую любовницу? Как меня за это поносили! Но и завидовали тоже, конечно. Но мне было все равно.

Глаза его увлажняются – неужели плачет?

– Я встречался с тобой не из-за тяги к экзотике. Я встречался с тобой, потому что ты – это ты.

Вот как он смеет быть таким красивым, а?

– Если ты не хочешь меня, – говорит он, – просто скажи «нет», и я уйду.

Она обдумывает его слова и испускает преувеличенно тяжелый вздох:

– Ты всегда ставишь меня перед такими сложными дилеммами…

Он целует ее в шею. Его борода щекочет ей скулу.

– Хммм… Ах… Ну ладно. – И она тянет за уголок покрывала и откидывает его. – Полагаю… – тут она с трудом сдерживает смех – он целует ее ключицу, – …что настало время забраться в кровать.

– Кто я такой, чтобы отказывать послу в его прихоти? – И он сбрасывает свою белую шубу.

«Это было такое важное заседание, – думает Шара, – что ему пришлось переодеться?»

Она, наверное, произнесла это вслух, потому что Воханнес оборачивается и говорит:

– А я не переодевался. Я весь вечер в одном и том же.

Шара пытается уцепиться за эту мысль – «что-то тут не то», – но тут он принимается расстегивать на ней блузку, и она начинает думать сразу о нескольких вещах…

– Как бы ты хотел, чтобы я легла?

– Как тебе хочется, а что?

– Ну… я хотела сказать… ну… у тебя же бедро…

– Ах да. Да. Ты права.

– Так… Вот так хорошо?

– Так хорошо. О… так ооочень хорошо…

«Зря я это все затеяла», – думает Шара. И гонит от себя эту мысль – неужели и в этой простой радости ей нужно себе отказывать?

Но нет, мысль не уходит.

– Во…

– Да?

– А тебе… тебе правда сейчас приятно?

– Да.

– Ты уверен?

– Да.

– Я просто почему спрашиваю…

– Я знаю! Я все понимаю. Просто… мы немного перепили…

– Ты абсолютно уверен, что тебе не больно?

– Нет! Все отлично! Ты все… все прекрасно делаешь.

– Угу. А может, мне передвинуться? Вот сюда? Так лучше?

– Д-да, – голос у него какой-то слишком серьезный. – Лучше.

– Правда?

– Это…

– Да?

– Это не должно быть так… так сложно…

– Во… Если ты не хочешь…

– Но я хочу! Хочу!

– Я знаю, но… но ты не должен чувствовать себя обязанным делать это…

– Я… я просто… Боги. – И он падает на постель рядом с ней.

В темной комнате медленно течет время. Неужели он уснул?..

– Прости, – тихо говорит он.

– Все в порядке.

– Похоже, – шепчет он, – я уже не тот, что прежде.

– А я и не просила тебя быть прежним.

Некоторое время она слышит лишь его тяжелое дыхание. Плачет?..

– «Мир – наше горнило», – шепчет он. – «Обжигая, он придает нам форму».

Шара знает, откуда эти строки.

– Колкастава?

Он горько смеется:

– Возможно, Волька был прав. Колкастани родился – колкастани и помрешь.

А потом он замолкает.

Вот что за человек будет думать о своем брате, лежа голым с женщиной? А потом они оба засыпают, и им снятся тревожные сны.

Взбаламученное сознание Шары пытается всплыть в темных, масляных похмельных водах. Наволочка трет, как наждачная бумага, руки, лежащие поверх одеяла, замерзли насмерть, а укрытые ноги, напротив, горят, как в лихорадке.

Чей-то голос гаркает:

– Вставай! Вставай!

Кто-то поднимает с ее лица подушку, глаза безжалостно режет дневной свет.

– Повернись! – Это голос Мулагеш. – И вставай! Ну!

Шара ворочается на простынях. Мулагеш стоит над ней с утренней газетой в руках. Причем газету она держит словно это отрубленная голова врага.