Элис Хоффман - Паноптикум

Меня поразило, с каким чувством он это произнес. Я не ожидал такого от этого грубоватого человека. Мы помолчали, думая каждый о своем. Неожиданно стайка птиц – по-моему, перепелок – выпорхнула из-за кустов, и мы оба испуганно повернулись, словно ожидая увидеть привидение. Я повторил уже высказывавшееся мной мнение, что духи обитают с нами рядом.

– Ничего против них не имею. Буду счастлив, если они примутся ходить за мной по пятам, – сказал Бек, наблюдая за птицами, улепетывающими в папоротники.

Когда я собрался уходить, он поздравил меня.

– С чем это? – удивился я.

– С тем, что ты способен на человеческие чувства.

Я пошел домой берегом реки. У меня было странное чувство, что, став друзьями, мы с отшельником тут же распрощались навсегда. Может быть, поэтому он и поделился со мной сокровенными подробностями своей жизни, чтобы хоть кто-то о них знал. На земле я заметил следы, и по моей спине пробежал холодок. Возможно, птиц спугнул не бестелесный призрак, а какой-то вполне осязаемый вурдалак из плоти и крови. Митс тут же взял след и провел меня по нему до Старой Почтовой дороги. Что касается птиц, то они оказались не куропатками, а одичавшими курами, прятавшимися в подлеске. На дороге я заметил свежие следы лошади. Было похоже, что здесь только что побывали. Вряд ли это было совпадением. Я подумал, что, может быть, кто-то следил за мной. Это было странно – и, главное, по какой причине?

На следующий день я не мог избавиться от непонятного чувства, охватившего меня после прощания с Беком. Я подумал, не осталось ли во мне что-то от способности читать чужие мысли и угадывать будущее, которой я обладал в детстве. Возможно, это чувство появилось у меня не напрасно, и Беку угрожает опасность. Я не мог так это оставить и немедленно отправился в лес, даже не взяв с собой Митса. У меня возникло чувство, доходившее чуть ли не до паники, что я до сих пор превратно понимал смысл жизни и окружающий мир. Я был уверен, что выбросил на ветер значительную часть своей жизни. Только сейчас до меня дошел смысл того, что сказал отшельник: о любви невозможно сожалеть. Мне хотелось поблагодарить его за откровенность, с какой он говорил.

Я решил, что не буду больше сопротивляться любви, я отдамся ей, и пусть она несет меня, как река.

Бека не было ни на одном из его излюбленных рыболовных мест. Я покричал ему, но не получил ответа и пошел к его хижине. В костровище были холодные обугленные сучья. В воздухе пахло серой. На земле валялась оловянная тарелка, над поляной висела тишина, нарушаемая лишь воркованием голубей. Я понял, что был прав: мы действительно простились с ним навсегда. Я знал, что люди раскрывают всю правду в двух случаях: когда стремятся поделиться знанием, которое им не под силу нести в одиночку, и когда хотят, чтобы оно не было утрачено. Я навсегда запомню, какой доброй была его жена, бравшая цыплят домой в непогоду, и какие глубокие чувства он испытывал, словно все еще был молодым влюбленным.

Я нашел его среди папоротников. Он лежал лицом вниз и был забрызган грязью. На нем было только его длинное исподнее, ноги были босы. Я никогда не видел его без обуви. Очевидно, кто-то застал его врасплох, когда он спал. Земля вокруг была в крови – череп Бека раскроили лопатой или дубиной. Я перевернул его. Он окоченел – значит, был мертв уже довольно долгое время. Возможно, его убили вскоре после того, как я ушел. Когда я накануне обнаружил следы, мне показалось, что они ведут через поля в сторону, но, похоже, я ошибся: они вели к жилищу отшельника. Наверное, всадник ждал, пока я уйду, чтобы нагрянуть под покровом ночи.

Я наклонился, чтобы рассмотреть его глаза. Они уже подернулись влагой и побледнели. И тут я заметил, что рот его зашит синей ниткой. Что мог знать или видеть Бек, чтобы заслужить такую участь? Кто-то явно не хотел, чтобы он раскрыл какую-то тайну.

Я обрезал нитку ножом, который нашел среди его кастрюль и горшков, уговаривая себя, что просто срезаю леску с удочки. Но при этом не смог удержать слез. И в этот момент решил, что навсегда брошу рыбалку. Жадность людей и спортивный азарт – ничтожное и недостойное развлечение по сравнению с жизнью, которой полна река. Я больше не буду чинить вред ее обитателям.

Я похоронил Бека на пригорке, где почва была не такой болотистой и откуда открывался широкий вид на реку. Подходящего инструмента, кроме старой лопаты со сломанной ручкой, я не нашел, и к тому же копал одной рукой, так что дело было не из легких. Но это меня не останавливало. Когда я закончил работу, то был весь в грязи, а одежда насквозь промокла от пота. Сломанную руку сводило судорогой, левое плечо болело. Я был уверен, что он не хотел бы лежать в гробу, и похоронил его прямо в земле. Таков обычай нашего народа: похороны умершего – это наш последний долг перед ним, последнее подношение. Я произнес молитву, которую помнил с детства, и порвал свою рубашку, потому что не знал, как иначе полагается выразить скорбь. Я чувствовал, что простился не только с человеком, но и с чем-то бóльшим. Казалось, я похоронил часть города вместе с ним, причем наиболее дорогую для меня.

Бек велел мне уничтожить его хижину, когда его не станет. Он говорил, что скоро старый Манхэттен исчезнет, и, похоже, был прав. Деревни на возвышенностях Верхнего Манхэттена уже сливались друг с другом, город разрастался к северу. Скоро последние леса здесь исчезнут, уступив место особнякам и небоскребам, автострадам и тротуарам. И никто не будет знать, что когда-то здесь находили пристанище олени, и койоты бродили по ночам, и волки добирались сюда по льду в зимние месяцы, когда реку сковывал мороз.

Верный пес-волк сходил с ума на цепи. Очевидно, он видел, как убивают хозяина, и не мог ему помочь. Я боялся, что он набросится на меня, но, когда я спустил его с цепи, он кинулся в лес, на свободу – как и хотел старик.

Затем, следуя наказу Бека, я сжег дотла его хижину. Моя сломанная рука болела все сильнее, как и мое сердце, но я упрямо продолжал работу. У меня была в запасе целая бочка дождевой воды на случай, если бы огонь начал распространяться в стороны. Хрупкое строение горело исправно. Я видел достаточно пожаров в своей жизни и надеялся, что это последний. В заключение я полил водой угли, чтобы они не разгорелись.

Начинало темнеть, но я не боялся этого леса. У меня было чувство, будто я получил его в наследство на тот срок, который ему остался. И тут я увидел, что сквозь дым на меня смотрит волк отшельника. Если кто-нибудь и мог понять, кем я был и как я жил, так это он. Мы оба не могли вернуться к той жизни, которая была нам уготована. Бек хотел отпустить волка на свободу, но не было пространства, где он мог бы свободно жить. Хозяина у него тоже теперь не было, и он стоял в растерянности между двумя мирами. Я окликнул его, и он подошел ко мне. Я пообещал, что позабочусь о нем. Мы пошли в город вместе, немного опасаясь друг друга, но тем не менее рядом.