Ольга Пашнина - Беглянка

Одним легким движением мужчина переместил меня на центр кровати. Руки поднял вверх. Я ощутила веревку на запястьях, удивленно вскинула брови, но натолкнулась лишь на усмешку Герберта. Хорошо… игра так игра.

Глаза оказались завязаны шелковым шарфом. Все вокруг погрузилось во тьму. Ощущения обострились в несколько раз. Я чувствовала, как огнем горит все тело, а прикосновения отзываются сладкой болью. Я чувствовала обнаженной спиной покрывало, расшитое аларданскими нитями, ощущала руками прохладу темного дерева.

– Боишься?

Герберт провел рукой по моей коленке, тело охватила дрожь.

– Знаешь, почему мне это нравится? Женщины очень любят обманывать себя. Вы боитесь быть беспомощными и не осознаете, что, в сущности, беспомощны в любом случае.

Я ощутила прикосновение прохладного материала… не смогла определить какого именно. Кожу на бедре обожгло ударом, и сразу же – поцелуем. Я дернула веревки, но узел был слишком крепкий. Герберт ласково погладил меня по животу, призывая успокоиться.

– Ты ведь веришь мне, – бархатистые нотки в голосе стали глубже. – Веришь, что я не причиню тебе боли.

Новый удар обжег кожу, но с каждым новым касанием я чувствовала, как отзывается все тело. Чем больше проходило времени, тем сильнее наслаждение смешивалось с болью. Руки Герберта ласкали, умело находя чувствительные места. В какой-то момент я отключилась. Тело еще что-то чувствовало, в сознании было пусто. Темнота рассыпалась яркими звездами, удовольствие накрыло с головой. Из этого омута я уже не выбралась.

После, когда за горизонтом уже занимался рассвет, а небо из черного превращалось в синее, Герберт осторожно наносил зелье мне на ноги и плечи. Каждое движение мужчины было осторожным. Излишне осторожным – мне не было больно. По крайней мере так, как он думал.

– Злишься? – долго всматриваясь в мое лицо, спросил он.

Внутри было пусто. Так пусто, как никогда не бывало после ночей с ним. Эта пустота пугала больше красных следов.

– Нет, – ответила я. – Не злюсь.

– Я не хотел тебя сразу пугать своими… предпочтениями. Не сдержался. Прости.

– Я должна идти.

Он не удерживал меня, но старался продлить касание рук. Я с трудом застегнула платье, руки слушались очень плохо, и немного кружилась голова. Просто небольшой побочный эффект зелья. Мне бы в ванну, да немного поспать, но Кристалл наверняка попросит спуститься к завтраку. Впрочем, осунувшийся вид никого не удивит – с началом болезни отца в доме редко кто сиял благополучием.

– Ты придешь завтра? – настиг меня голос Герберта.

– Приду, – как послушная девочка ответила я.

И в этот миг сама себя таковой считала.

Дом спал. Кайла ушла последней, и были моменты, когда я думала, что сестра останется в гостиной до утра. Но все же дверь ее спальни закрылась, и я, выждав полчаса, вышла. Ноги утопали в ковре, и моих шагов не было слышно. Я держала дорожную сумку, как утопающий держит спасательный круг. По сути, она им и была. И сейчас я отчаянно пыталась выплыть.

Мне чудом удалось не смотреть в сторону мраморной спальни. А вот на часы я взглянула. Герберт ждет… еще минут десять он будет думать, что я опаздываю, а потом… решится ли он пойти меня искать? И если да, то догадается ли? Меня тошнило при мысли, что я не успею уехать из Хейзенвилля прочь.

Размышляя об этом, я не заметила, что дверь отца открыта. Совершенно неосознанно я повернула голову и вздрогнула, встретившись взглядом с папой. Сначала я подумала, что он мертв. Но потом его голос вернул меня к реальности.

– Кортни… подойди.

Он понял. Несомненно, он все понял, ведь болезнь уничтожала тело, но не разум.

– А ведь он тебя ждет, – к моему удивлению, произнес отец.

– Он ждет не меня, – с трудом я нашла в себе силы ответить. – Он ждет другого. Когда у него появится безграничная власть. Мне это не нужно.

Отец хрипло рассмеялся и закашлялся. Он уже не мог поднять руку, чтобы достать платок, а я помогать не стала.

– Никогда не думал, что ты на такое осмелишься.

– Ты многого обо мне не знал, – холодно ответила я.

– Похоже на то.

Мы замолчали. Я была готова – внутренне готова – просто уйти, оставив отца здесь, зная, что он просто не сможет меня догнать. Не сможет вернуть в дом, ударить, накричать. Ничего больше не сможет. И это ощущение мне так понравилось, что я просто наслаждалась им, стоя у постели.

– Ты моя дочь, Кортни. И я должен испытывать к тебе какую-то отцовскую любовь. Но я не чувствую ничего. Ты меня разочаровала. Вы оба меня предали.

Я наклонилась так, чтобы из коридора не было слышно моих слов. И на пару мгновений замерла, завороженная тем, как грудь отца тяжело вздымается.

– Мне плевать, – отчетливо и резко произнесла я.

С кончиков изящных пальцев сорвались красные огоньки. Они почти ласково коснулись груди отца, и у него вырвался прерывистый хриплый вздох.

Это было действительно его последнее слово.

Я хорошо знала, какие ступеньки скрипят. На ходу запахивая полы плаща, я быстро сбежала вниз, почти не издав ни звука. Уже у самой двери немного постояла. Запоминая звуки дома, бывшего родным столько лет. Запечатлевая в памяти запахи. Последний взгляд, брошенный почти против воли, на лестницу – и мне почудились мягкие шаги Герберта. Я тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Пальцы сомкнулись на дверной ручке.

И в следующий миг прохлада дождя ударила в лицо. Ночной Хейзенвилль сверкал множеством отражений луны в лужах и мокрых листьях деревьев. Я сделала несколько шагов, словно не веря, что это действительно происходит со мной.

Водяная стена отрезала меня от прошлого. В которое, как я надеялась, не вернусь никогда.

Он уже знал, что она не придет. Но продолжал стоять у окна, как всегда делал во время их встреч.

Когда Кортни входила, в отражении в стекле было видно ее смутный силуэт. Герберту нравилось сначала рассматривать очертания Кортни, а потом, обернувшись, видеть ее саму. Нравился этот ее взгляд, настороженный. Вечера и ночи с ней были единственными реальными моментами. Все остальное слилось в какой-то серый клубок из рутины и банальностей.

И дождь она любила. В дождливые ночи Кортни была особенной. В дождливые ночи он мог просто часами лежать, обнимая спящую девушку. В дождливые ночи его страсть утихала, оставляя место чему-то новому. Совсем не граничащему с удовольствием на грани боли или слишком взрослыми играми. Герберт не понимал, что это такое, но всем существом к этому тянулся.

Осознание, что она больше не придет, ударило под дых. И, быть может, он бы и смирился. Если б не проклятый дождь, обещающий что-то очень теплое и новое.