Маркус Сэйки - Огненные письмена

Когда они добежали до аэродрома, первой мыслью Купера было: а если она ошиблась? Огни на взлетно-посадочной полосе были включены, но они не увидели ни охраны у ворот, ни самолетов на дорожках. Потом он заметил планер, подготовленный к полету, – на носу у него был закреплен трос, левая дверь открыта, а у переднего колеса лежало тело пилота. Слишком далеко, чтобы разглядеть подробности, кроме отражения луны в луже крови. Фирменный почерк Сорена.

«Опоздали?»

Страх охватил его. Если Сорен уже отправил дрон в полет, то все кончено. Погиб не только город, но и весь мир. Вирус Джона Смита поглотит все. Он уничтожит правительство, погрузит в хаос Америку и, возможно, весь мир. Он убьет Натали, заразит его сына и приведет к смерти…

В ангаре мелькнул слабый свет – в том ангаре, на котором красовался логотип «Эпштейн индастриалз». За ружейной стрельбой все отчетливее раздавался еще какой-то звук. Жужжание, похожее на работу турбины. Или…

«Двигатель».

– Шеннон!

Он не стал смотреть, побежит ли она за ним, бросился к ангару со всей скоростью, на какую был способен. Сердце его выпрыгивало из груди, легкие горели.

Из ангара выкатился какой-то предмет, обтекаемый, невысокий. Он был в три раза меньше «Серафимов», используемых армией США, но Купер без труда опознал беспилотник. А когда аппарат начал набирать скорость, Купер разглядел что-то у него под брюхом. Цилиндр длиной около полуметра.

Он прикинул варианты…

«Тридцать метров при вертикальном движении, и двигатель набирает обороты.

Я не знаю, будет ли вирус уничтожен в результате взрыва.

Но когда он поднимется в воздух, ему понадобится меньше минуты, чтобы долететь до линии соприкосновения и заразить десятки тысяч человек.

И тогда ты точно знаешь, что случится».

…и понял, что у него есть только один.

Купер поднял винтовку, принял равнобедренную стойку, приложил к плечу приклад. Оптического прицела у винтовки не было – только светящийся. Он дал три быстрые очереди.

Случилось две вещи. Пули из его винтовки, попав в крыло, высекли искры.

И затвор винтовки не закрылся. Патроны в магазине кончились.

Шеннон рядом с ним выстрелила, потом, перегнув ствол, выстрелила еще раз, но Купер ничуть не удивился тому, что дрон продолжал катиться, быстро набирая скорость. Если пули из его винтовки рикошетировали от поверхности дрона, то дробь была абсолютно бесполезна. Он нажал рычаг, скинул магазин и одновременно потянулся за последним. Дрон менял направление, расстояние быстро увеличивалось – сорок метров, пятьдесят. Купер подумал о топливном баке, но если крыло отражало пули, то уж топливный бак, черт его возьми, наверняка имел еще большую защиту, а значит, оставалось что? Дрон не был военным, но, сделанный по новейшим технологиям, наверняка имел защиту от стрелкового оружия в боевых условиях.

В боевых условиях. Не на взлете.

Купер поставил затвор на место, перевел винтовку в полностью автоматический режим, доверился мышечной памяти и базовой подготовке. В семнадцать лет ему позволили поучаствовать в соревнованиях отца. Это были безрассудные, нелегкие минуты, но он не подкачал, а сейчас новое упражнение, стрельба по движущейся цели – движущейся быстро. Он позволил прицелу вести дрон, набиравший скорость, смотрел вдоль ствола не мигая, прицеливаясь в распорку заднего колеса, отстрелял половину магазина зараз, прицелился снова и выпустил остальное.

Выдвижная распорка оторвалась. Полметра днища болталось и подпрыгивало впереди дрона, когда он перевернулся через стабилизатор. Материал рассыпался и рвался, оставляя след искр, трение перешло на топливный бак, и жидкий водород взорвался ослепительным огненным шаром бледно-голубого пламени.

Несколько мгновений Купер смотрел на горящий дрон, потом закинул назад голову и зарычал. Рядом с ним смеялась Шеннон, прикрыв рот ладонью, а в другой руке держа дробовик. Они сделали это, справились, и пусть рядом бушевало сражение, пусть миру еще грозили опасности, но он и дальше будет вращаться, еще есть время…

Купер думал так, когда из ангара появился второй дрон.

Они с Шеннон переглянулись. Она посмотрела на взлетную полосу.

– Нет, – сказал Купер, проследив за ее взглядом.

– Да, – ответила она и бросила ему дробовик. – Кончай с Сореном.

И припустила к стоящему планеру.

Лук Хаммонд стоял в темноте, глядя, как заживо сгорают люди.

Он всю свою жизнь был воином и давно уже пришел к выводу, что ни один хороший человек не мог бы оказаться в тех местах, в которых побывал он, видеть то, что видел он, делать то, что делал он. И не имело значения, что он сражался за свою страну, за своих детей. Не имело значения, что он был человеком дисциплинированным и сдержанным. Существовал зверь – роняющее слюну, гнилое улыбающееся животное, от которого воняло сексом, потом и дерьмом. Каждый мужчина чувствовал его. Большинство людей проживали отмеренный им срок и умирали, не проведя ни минуты в обществе этого зверя, не ощутив той жуткой свободы или знания красоты, которая произрастает из ужаса. Никакие слова не могли описать его, потому что оно родилось там, где нет слов, когда не было слов.

Хорошие люди никогда бы не согласились с тем, что огонь более всего соблазнителен, когда он выходит из-под контроля.

Но люди в тех окнах теперь знали это. Победа или поражение, жизнь или смерть – вот знание, которое навсегда останется с ними. Его можно не замечать, загонять вглубь, проклинать, но экзистенциальную истину изменить уже невозможно. Мужчины, с криком сгорающие в огне, тоже знали это.

В этом не было ни романтики. Ни морали. Оно просто было.

Лук предполагал, что, как только линия обороны будет сломлена, как только часть Сыновей прорвется в город, воля обороняющихся будет подавлена. Он ошибался. Хотя десятки его солдат прорвались через оборонительные преграды, хотя виджиланты проникли в город, звуки боев раздавались в каждом квартале, люди в окнах продолжали сражаться. Они дрались, проявляя волю, которая рождается в человеке, когда он защищает свой дом и своих детей, и Лук уважал их за это.

Сыновья Свободы продолжали атаковать, стреляли на бегу, перепрыгивали через тела товарищей. Но в окнах по-прежнему сверкали выстрелы, оттуда летели коктейли Молотова. Улица теперь была ярко освещена, и зверь рыскал от огня к огню, ронял слюну, хохотал.

Дисциплина и сдержанность не сделали его хорошим человеком, однако позволили ему сожительствовать с этим зверем на протяжении десятилетий. Хаос вокруг него ширился, но Лук сохранял спокойствие. Он двигался пригнувшись, шагал осторожно, низко держа винтовку. Сердце его неистовствовало, и он убрал палец со спускового крючка. Приблизился к световому кругу, образованному бензиновым пламенем, и опустился на колени, игнорируя пули, откалывающие куски бетона рядом с ним, дым, от которого текли слезы, запах горелого мяса. Он смотрел.