Сергей Лукьяненко - Визиты: Осенние визиты. Спектр. Кредо

– Надо же… – сказал Карамазов.

Визитер снова выстрелил.

Между глаз Ильи возникла аккуратная черная дырочка, по лицу прошла судорога, а из затылка плеснула тягучая струя. Он повалился на Ярослава, и тот дернулся, выползая из-под тяжелого тела. Голова Карамазова была запрокинута, гримаса странной, насмешливой улыбки словно приклеилась к губам.

Илья Карамазов, Корректор, Посланник Тьмы, второй из оставшихся, был мертв.

– Я смог, – прошептал Визитер, опуская пистолет. – Я смог…

Он плакал, размазывая слезы на грязном лице, часто всхлипывая. Маленький пришелец с черных кораблей, Визитер, Посланник Развития, последний из оставшихся, которому теперь предстояло жить.

Дарить миру свою правду.

Правду, в которой уже не будет ни доверия, ни света, ни любви.

Правду свинцового цвета.

Кирилл встал, отлепившись от стены. Из носа у него текла кровь. Посмотрел на неподвижного Карамазова, на Ярослава, все еще выбирающегося из-под тела, на плачущего Визитера.

– Я смог! – крикнул Визитер. – Я его прикончил!

Заров наконец-то выполз из-под убитого киллера, глотнул холодный воздух, ловя ртом снежинки. Кровь все текла и текла из пробитого бедра, и голова кружилась, но надо было еще кое-что сделать и ни в коем случае не ошибиться, а пистолет Карамазова был таким тяжелым, хорошо хоть мертвые пальцы разжались легко и охотно, отдавая ему оружие…

– Не двигайся, Кирилл, – сказал он мальчику. – Не двигайся.

Тот замер послушно, словно понимал, что Заров прав, словно позволял ему сделать это.

– Визитер! – крикнул Заров. Мальчик над телом Хайретдинова будто и не слышал его. Все всхлипывал, глядя на мертвого киллера, улыбавшегося Ярославу с той стороны Тьмы. И самое главное было не думать о нем как о человеке, как о ребенке, даже как о посланнике чужой цивилизации – лишь о той правде, что он принесет в мир…

– Я не могу! Не могу позволить тебе, понимаешь?! – закричал Заров. Визитер наконец-то посмотрел на него, на вздрагивающий в руке писателя «стечкин», беспомощно улыбнулся. Начал подниматься.

Ты же все это видел, Слава. Все это знал, готовя себе петлю.

Нет геройства в убийстве женщин и детей, но никто не обещал нам, что мы станем героями…

Ярослав нажал на спуск.

Пистолет дернулся, вырываясь из рук, он попал Визитеру в плечо, и тот вновь упал, закричал тонким, захлебывающимся голосом – просто ребенок, которого неумело убивал взрослый человек, несчастный Посланник Развития, который пришел в мир, способный научить лишь смерти.

Почему он не умеет стрелять точно?

Где-то за оградой уже нарастал шум, подъезжали машины, и, кажется, донесся стрекот вертолетного мотора. Визирь не соврал, он лишь не ожидал, что все кончится так быстро.

Заров почувствовал, что сходит с ума. Прицелился снова в голову, а Визитер все пытался что-то сказать, но не мог сдержать крик, он все-таки не привык к боли, ему, наверное, было очень больно и страшно, но то, что он подарил бы миру, уже умея убивать…

– Ярослав Сергеевич, не мучайте его. – Кирилл, послушно стоявший в стороне, шмыгнул разбитым носом. – Это же просто…

Мы способны лишь на то, что могут Прототипы, – хорошо, что ты этого не забыл…

Идиот!

Кирилл мог убить Илью.

Визитер – нет.

Заров повернулся, и пистолет словно сжалился над ним, перестал дрожать, и в глазах настоящего Визитера мелькнула досада и растерянность, обида спортсмена, споткнувшегося перед самым финишем…

Он попал.

Визитер, Посланник Развития, последний из оставшихся, повалился на холодную землю.

Кирилл уже не кричал, всхлипывал, зажимая плечо.

– Прости, – сказал Заров. – Кирилка, прости…

Это было нечестно и даже трусливо. Просить прощения теперь. Прощения все равно больше не было во всем огромном мире, где жили счастливые люди, которым не приходилось никогда убивать женщин и детей, перед которыми не вставал выбор – в кого стрелять, которым не довелось вынимать себя из петли и смотреть в пыльные зеркала. Он сам прошел этой дорогой, на которой не было ни доверия, ни любви, ни звезд. Выбирая меньшее зло и оправдывая целью средства.

– Я… Ярослав Сергеевич… – Кирилл дышал тяжело и как-то сонно. – Пистолет… вытрите… и вложите… Илье… в руку… А я этот Визирю… попробую…

Заров повернул голову, вглядываясь в Кирилла, левой рукой вытирающего «беретту» о пальто Хайретдинова.

– Думаешь, нам кто-то поверит, малыш?

– Ну… мы же умеем… врать.

Пальцы Карамазова были сжаты в кулак, он, наверное, не хотел снова касаться оружия. Но Заров еще жил в отличие от него, и киллеру пришлось взять пистолет.

А самым главным было то, что Карамазов больше не улыбался.

Когда вертолетный прожектор наконец замкнул их в круге света, они просто лежали, глядя друг на друга. Мегафонный рев приказывал мертвецам бросить оружие, а они просто смотрели друг другу в глаза. Отовсюду выныривали люди в камуфляже, и Ярослав знал четко и ясно, что для начала на них наденут наручники и лишь потом подумают о милосердии.

Но пока еще было несколько секунд, и они не отводили взгляда, ища в чужих глазах то ли понимание, то ли ту смешную и глупую жалость, которой почему-то нашлось место.

Снег в колеблющемся конусе света был колким и чистым, как бриллиантовая пыль. Под его хрупкой пеленой все равно оставались осень и грязь.

Но они не собирались смотреть так глубоко.

Каждый со времен Александра Сергеевича знает, что навещать пожилых родственников – не то чтобы непременный долг, но обязанность воспитанного человека, и Мартин ею не пренебрегал. Помимо вежливости, ему было по-человечески радостно увидеть дядю, посидеть с ним на кухне за чашкой кофе и поговорить о чем-нибудь мелком, незначительном или же, напротив, – о проблемах философских, разгадка которых человечеством пока не найдена. Была в этих регулярных посещениях и еще одна маленькая человеческая приятность – во многих компаниях Мартина уже звали по отчеству, чего он ужасно не любил. Да и как русскому человеку любить такое нелепое сочетание – Мартин Игоревич? Ну а дядя никогда по отчеству его не звал и звать не собирался. В хорошем расположении духа он окликал Мартина Мартом, в плохом (что, впрочем, случалось нечасто) желчно называл Иденом. Был, видимо, тридцать с лишним лет назад между дядей и отцом Мартина какой-то суровый родственный спор по поводу имени. Сам дядя был закоренелый холостяк, на вопросы о детях сухо отвечал «незнаком», но почему-то считал своей законной обязанностью принимать полнейшее участие в жизни любимого племянника. По сути дела, дядя проиграл лишь один бой – по поводу имени, зато по всем остальным вопросам ему всегда удавалось настоять на своем. Иногда Мартин был за это от души благодарен, например, за сорванные планы учить его с младенчества игре на фортепьяно, за разрешения отправиться в многодневный поход или поехать с друзьями в Питер автостопом. Все попытки родителей спорить кончались тяжелым взглядом из-под бровей и вопросом: «Вы мужика растите или певца эстрадного?» Эстраду дядя и впрямь не любил, а из всех певцов уважал лишь Кобзона и Леонтьева, и то виновато прибавляя: «За голос и характер».