Ирина Баранова - Свидетель

— Давай.

Чай был в большом керамическом чайнике и пах летними травами и медом.

— Не бойся, пей. Он точно «чистый».

— Вкусный, и медом пахнет.

— Не, меда у нас нет. А это травки. Мы их тоже в закрытом грунте растим, в оранжерее. Вместо заварки хорошо и как лекарства. Пей, вот увидишь, кашлять меньше станешь.

— Жалко, что посмотреть мне у вас ничего нельзя, Штар не разрешил.

— Жалко. А то бы я тебе дом показала… Тут у нас все, и жилье, и мастерские.

— А круглый, почему?

Анна уже открыла рот, что бы ответить, но тут как раз вошел Штар.

— Внутренний периметр, если что-то говорит это название. Пока все спокойно. Но кто знает, что нас в будущем ждет? Аннушка, погуляй, нам тут поговорить надо.

Анна послушно вышла, и только после этого Штар снова заговорил:

— У нас тут человек живет, узнал, что вы пришли, рвется на свидание. Говорит, старый знакомый.

Беглец… Кристи сразу поняла, что это он. Что ж, на такую удачу она даже и не рассчитывала.

— Я согласна. Жду.

— И даже не спрашиваете, кто?

Кристи пожала плечами:

— Не спрашиваю. Знаю.

— Тогда предупреждаю. Помните такое: «С Дона выдачи нет»? Так от нас тоже — выдачи нет. Зову? Не боитесь?

Боялась ли она? Вряд ли. Штар вернул ее в реальность, сказка закончилась — вот это было грустно. И голова болела.

— Не боюсь…

Парень сидел напротив и молча разглядывал Кристи. Она в конце концов не выдержала:

— Ты же, кажется, поговорить хотел?

— Это Штар так сказал?

— Да.

— А если я пришел убить тебя?

От этого «тебя» Кристи поежилась, абсолютно не обратив внимания на «убить».

— Не убьешь.

— Это почему еще? Я — маньяк, убийца, мразь, которая не заслуживает жизни! — парень явно накручивал себя. — Так ты считаешь? И что, не убью?!

— Ты хотел мне что-то рассказать. Рассказывай.

— А я разве не рассказывал тогда, год назад? Разве я не кричал, что не убивал девочку? Кто услышал меня? Я не рассказать хочу, спросить: за что? Кому я что сделал плохого?

Кристи хотела ответить, но он перебил:

— Ты сама на «Даче» была? Да что я спрашиваю, конечно же, нет! Если бы тебя туда… На месяц, только на месяц. Там сыро, холодно, там всегда темно, и люди, люди! В этой темноте, как черви… И целый день ты что-то делаешь: расчищаешь, убираешь… Самое вонючее, самое тяжелое, самое опасное — тебе. Кого вечером недосчитаются надсмотрщики? А им все равно. А тебе, тебе даже хорошо. Та ложка баланды, что полагалась ему, достанется тебе… Знаешь, почему я не умер? Я права не имел! Мазай мне не советовал мстить. Его убили? Может, ты опять думаешь, что это я? Я же ушел от него в тот вечер! И он был жив! Жив!

Кристи наконец-то сумела вставить слово:

— Во сколько ты ушел?

— Разве я знаю? Разве я смотрел на часы? На закате. Я не смог бы уйти раньше, просто бы выжгло глаза…

Парень замолчал. Выговорился?

— Он ничего не говорил тебе, может, ждал кого?

— Не ждал он никого. И когда меня провожал, никого рядом не было. Я бы заметил, пурга не началась еще.

— А когда она началась? Ну, в смысле, через сколько времени после твоего ухода?

— Не знаю. Часа через два или полтора. Не знаю.

Получается, Мазая убили, когда Векс подходил к Девяткино. Скажем так, это уже следствием установлено. Вот только незадача какая: слова этого парня она никуда не пришьет. Она даже упомянуть его имя не сможет. А если упомянет, то все равно никто не поверит… убийце.

— Зачем тебе все это?

— Ищу убийцу.

— Она ищет убийцу?! А что, разве Грин не показал на него? А почему ты не искала убийцу той девочки?!

— Искала, — черт, ни фига ты, Кристи, не искала! Алекс показал, и ты довольна. — И нашла. Тебя.

— А если ты ошиблась? Если этот ваш хваленый Грин тоже облажался? А? Как тебе такое? Вот бы кто узнал: Грин облажался!

Только истерики тут не хватало!

— Грин не ошибается.

Ой, ли? А Векс?

— И там же был еще один свидетель. Он видел, как ты ссорился с девушкой перед убийством.

— Ссорился? Бред! Этот мелкий Азаров все что угодно про меня наговорить мог! Он же просто чокнутый, ваш Марик!

— В смысле?

— В прямом. А то ты не знала, что он не в себе? Ладно бы еще только папочкой своим хвастался, но ведь и сам в дамки лез! «Вы меня слушаться должны! У меня папа — большой человек!». Ну и получал за это. По мне, если хочешь быть первым, — заслужи это, а не прикрывайся родительским авторитетом. Так что он что хочешь наговорить мог. Он же всех нас ненавидел.

— Вот ты его чокнутым назвал. А в чем это проявилось? Я как-то не заметила у него ничего. Ну, избалованный, ну, нервный, но не сумасшедший.

— Я и не говорю, что сумасшедший. Ну да, избалованный, нервный. Чокнутый, короче говоря.

— Все с тобой ясно… Только вот не верить ему у меня оснований нет. И ты это должен понимать.

— Я и не надеялся, что ты поверишь мне… Ладно! Дело уже прошлое, и не вернешь ничего. И этого года не вернешь. Но у меня просьба есть. Я ведь именно поэтому поговорить с тобой хотел. Скажи, выполнишь?

— Смотря что попросишь.

— Отцу передай, что я жив. И что сбежал, поэтому жить буду! Сделаешь?

— Ладно. Это — передам.

— Тогда я пошел.

Как же ее вымотала эта беседа! И как хотелось верить этому парню… Что это с ней? Ведь там, в том деле, все было нормально, все сошлось! Никаких сомнений, никаких нестыковок… Они только сейчас появились. Но ведь появились же! Осталось ответить на вопрос — почему?

Но это все потом, сейчас ей еще с бойцами беседовать. И она уже знает, что они ей расскажут…

В своих ожиданиях Кристи не ошиблась: да, они видели Векса, да, он из шел из Токсово, да, пурга началась сразу после его ухода.

Теперь у нее для отчета готово все. Только на вопрос «Кто убил?» ответа она так и не получила.

11 ноября. Ближе к вечеру — ночь. Мурино, Гражданский проспект

О ком мы горюем, когда уходят наши близкие? Плачем, надеваем траур, устраиваем пышные поминки? О покойнике? Или все-таки о себе? Наверное, о себе. Мы не представляем жизни без близкого, любимого человека. Вот он, только что был рядом, и вдруг… Нет его. Он не поговорит больше с тобой, ты не сможешь погладить его по волосам… Ему, лежащему в гробу, уже все равно. Плохо — тебе, и ты оплакиваешь не его, себя. Себя без него.

Исключения бывают, когда умирает, гибнет тот, кому бы еще жить и жить, чья смерть нелепа и несвоевременна. Хотя разве смерть может быть своевременной или умной? Тогда да, мы жалеем не только себя, но и того, кто так рано ушел. Но себя все равно жалеем больше.