Евгения Грановская - Никто не придет

– Да, – рассеянно проговорила Нина.

– Думаю, он уже ждет. Вот как мы поступим, дочка. Я подожду вас в машине… недолго, минут двадцать. А потом отвезу по домам.

Нина захлопала глазами.

– Дядь Вить, а вы здоровы? – спросила она.

– Знаю, знаю, – устало проговорил Воробьев. – Знаю, что это на меня не похоже. Вы, ребята, думаете, что я зверь, изверг, волкодав. И того не понимаете, что у меня тоже есть чувства. Пойми, дурында, ты же мне как родная. И Степка тоже. Я вас с пеленок знаю.

Нина оттаяла.

– Спасибо вам, дядь Вить, – проговорила она дрогнувшим от благодарности голосом.

Майор добродушно хмыкнул.

– Да не за что. Иди уже. Только недолго там, договорились?

– Договорились.

Нина вышла из машины и зашагала к зарослям ракитника. В кармане ее куртки лежала записка от Степы, отпечатанная на машинке. (Степка любил старые пишущие машинки и даже сам чинил их на заднем дворе бакалейного магазина.) Он просил Нину прийти сюда, в это место, для важного разговора, и Нина… Нина чувствовала себя окрыленной.

…Майор Воробьев посидел немного в машине, а затем открыл дверцу, выскользнул из салона и двинулся следом за Ниной.

Подошел к ней вплотную и спросил:

– Что? Нету?

Нина вздрогнула от неожиданности и рассеянно ответила:

– Нету.

– Может, опаздывает?

– Может.

Майор поежился от холодного ветра.

– Слышь, Нинок, – снова заговорил он каким-то странным, приглушенным, будто чужим голосом. – Ты меня прости.

– За что? – не поняла Нина.

Майор посмотрел ей в лицо, непонятно и совсем невесело усмехнулся. И вдруг Нина все поняла. Глядя ему в лицо испуганными глазами, она стала пятиться и сипло пробормотала:

– Нет. Этого… нельзя.

– Прости, Нинок.

Майор Воробьев начал наступать. Тогда Нина развернулась и бросилась бежать, но он быстро настиг ее и повалил не землю. Она стала биться и кричать, но Воробьев ткнул ее лицом в траву и сильно прижал.

– Не брыкайся, – сухо сказал он. – Так будет лучше.

Левой рукой он задрал ей полы куртки и юбку. Потом бесцеремонно спустил ей штаны.

– Тише, девочка, тише… Ты уж прости, но все должно выглядеть натурально.

Нина уже не кричала, а лишь слабо стонала. Майор, продолжая держать девушку, огляделся. Нина попыталась высвободиться, но в этот момент Воробьев навалился на нее всем телом и изо всех сил вдавил ее голову в мокрую землю. Она забилась в его объятиях, как пойманная птица, но майор держал крепко.

Нина продолжала биться еще минуты две, майор взмок от напряжения, но наконец девушка затихла. Воробьев выдержал для верности еще минуту, а затем разжал руки. Девушка не шелохнулась. Он потрогал пальцами ее шею – пульса не было.

Воробьев неуклюже поднялся на ноги и шумно перевел дух. Потом достал из кармана пачку сигарет, вытряхнул одну и сунул в рот. Прикурил от тяжелой бензиновой зажигалки.

В лесу было тихо. Лишь ветер шуршал кронами деревьев.

Сделав несколько затяжек, Воробьев достал из футляра, висевшего на поясе, спутниковый телефон, нажал на кнопку вызова и прижал его к уху. Ждать пришлось недолго.

– Да, – отозвался спокойный голос.

– Это я.

– Слушаю.

– Я все сделал.

– Как прошло?

– Как по маслу.

– Хорошо. – Голос был таким же спокойным, как и в начале разговора. – Что насчет парня?

– Можете про него забыть. Теперь он не отвертится.

Майор свободной рукой достал изо рта сигарету, стряхнул нагоревший столбик пепла и сказал в трубку:

– Можно спросить, док?

– Да.

– Вам его не жалко?

– Я предупреждал его о том, чтобы он держал язык за зубами.

– Это верно, – согласился майор.

– Единственное предназначение идиотов – путаться под ногами. Но рано или поздно этому приходит конец.

– Это уж точно, – сказал майор.

– До связи.

Воробьев опустил телефон, посмотрел на распростертую на земле мертвую девушку. Потом вздохнул и отвернулся. Сунул телефон в футляр, отшвырнул окурок, повернулся и зашагал к машине, даже не озаботившись тем, чтобы хоть немного «подчистить» место преступления. Об уликах он не волновался. Все будет сделано так, как должно быть сделано.

* * *

На улице царила ночь. Машина майора Воробьева стояла под фонарем. Сам майор неторопливо ее обошел, постукивая ногой по колесам. Потом посмотрел на тускло освещенное окно, перевел взгляд на небо, потом – на холмы, покрытые деревьями и окутанные беспроглядной тьмой.

Он что-то тихо пробормотал и зашагал к полицейскому участку.

Войдя в здание, Воробьев опешил. Впрочем, ему хватило нескольких секунд, чтобы понять, что тут произошло.

– Где ключи? – гаркнул он на сержанта Лорию.

Тот что-то невразумительно замычал в ответ.

– Черт! – выругался майор и в сердцах ударил по железному пруту клетки кулаком.

Он достал из футляра телефон и набрал номер.

– Слушаю, – ответили на том конце провода.

– У меня неприятная новость, – сказал Воробьев. – Москвич сбежал из камеры.

– Я уже в курсе.

– В курсе?

– Да. У меня есть свои источники информации. Как это произошло?

– Он заманил одного из моих парней в камеру, избил его и забрал ключи.

– А как насчет пистолета?

Майор посмотрел на пустую кобуру сержанта Лория, сжал трубку сильнее и хрипло ответил:

– Этот сукин сын забрал пистолет.

Последовала пауза, затем спокойный голос произнес:

– Он может наделать шуму.

– Ему некуда податься. Завтра мы с парнями прочешем лес. И собак с собой прихватим.

– Хорошо. Разберись с этим как можно скорее.

Связь разъединилась, в телефоне послышались короткие гудки.

– Что здесь происходит? – спросила Маша, подходя к группе сгрудившихся вокруг чего-то людей.

На Машу оглянулись сразу несколько человек, но никто ей не ответил.

Она нашла зазор в толпе и воспользовалась им.

– Я говорил тебе, Константин Михалыч – следи за своим сыном! – выговаривал кому-то майор Воробьев.

Маша протиснулась сильнее. Она увидела бакалейщика. Он стоял у витрины своего магазина, ссутулившись над майором Воробьевым. Старик Чадов был бледен, не просто бледен – лицо его приобрело землистый оттенок. Выглядел он так, словно за минувшую ночь из него выпустили остатки жизни, как выпускают воздух из надувного шарика. Но глаза – его глубоко запавшие глаза сверкали из-под бровей, и, когда он смотрел на майора Воробьева, в них стояло столько ненависти, что, если бы она была ядом, ею можно было бы отравить весь поселок.

– Концерт окончен, – сказал майор. – Расходитесь и занимайтесь своими делами. Константин Михалыч, ты тоже иди. Нечего отсвечивать на улице. Тут ветрено, а пальтецо у тебя заношенное – гляди, чтобы не продуло до смерти.

Народ стал расходиться, и старик Чадов, постояв в угрюмой растерянности еще несколько секунд, развернулся и, прихрамывая, зашагал к своему магазину.