Руслан Галеев - Радио Хоспис

– По-моему, ты недостаточно умный, старина. Взять хотя бы машину, на которой ты ездил все это время…

– Началось! – в один голос простонали Скальпель и Стас.

– Зачем он такое говорит? – тут же повернулся к ним Арчи.

– Нет, ну я же прав, – обернулся к друзьям Шрам.

– Идите к чертовой матери, – борясь с довольной улыбкой, ответил Скальпель.

– Только сначала покормите, – предупредил Стас и посмотрел на Алису. Та с восторгом наблюдала за перепалкой. – Не волнуйся, они все время так цапаются. Ничего серьезного. На самом деле.

– Да, я вижу, – кивнула Алиса.

– А я завидую Алисе, – сказал Скальпель, – в изучении этого приимного дома у нее еще все впереди.

– Ты вот это зачем сказал сейчас? – взвился с кормы голос Арчи.

– Ауч, старина, не пойми меня неправильно, но давай посмотрим правде в глаза… – отвечал Шрам.

И так далее и тому подобное. Как в добрые старые времена. Не хватало только голоса диджея Халли на фоне и всех этих его свингов, рок-н-роллов и серфов.

И Бруно… Стас посмотрел на Скальпеля. И понял, что он думает сейчас о том же. Таким беспомощным был его взгляд, как будто он только что снял очки. Но Готфрид не носил очков…

Встречные потоки воздуха заставляли поскрипывать деревянные переборки гондолы. К этому давно привыкли, и все эти скрипы и едва заметные перестукивания лишь изредка вторгались в атмосферу поднебесного пира. Бутерброды, пусть и из обычного вяленого мяса, были вкуснейшие, то ли потому, что были сотворены на свет кулинарным гением Ауча, то ли потому, что все проголодались, а скорее всего, дело было и в том и в другом. Скальпель отнес два бутерброда и бумажную тарелку с сыром и томатами в кабину пилота да там и остался есть, периодически возвращаясь, чтобы утянуть с общего стола кусок-другой. Алиса спохватилась и велела мужчинам отодвинуть сундук. Тут же приоткрылся люк бортстрелка, и, высунув голову, латинос произнес несколько фраз, далеко не безвинных, судя по тону. Однако врученный Алисой бутерброд загладил недоразумение.

Как же мы так можем, подумал Стас, как можем сидеть, есть, смеяться, спорить, когда еще и суток не прошло со смерти Бруно. Да, жизнь берет свое, конечно, и сам молчаливый дружище Бруно был бы не рад чужой печали. И все же – как? Ведь это даже не передышка, это какое-то выпадение из времени… А впрочем, не о том ли ты просил совсем недавно?

Алиса наклонилась к его уху и спросила:

– Ты что помрачнел?

– Да так, – тоже шепотом ответил Стас, – задумался.

Мгновенное понимание, словно магниевая вспышка в фотомастерской, озарило печаль. Не зря Скальпель завел свою речь о смысле жизни, и хотя, конечно, был он не прав, дело в другом. Иногда человек должен отвечать не только за себя, и, если Бруно оказался на пути шальной пули, это не значит, что смерть его была такой же шальной, бессмысленной. В ней был смысл, и, может быть, все это – полет, бескрайнее море леса внизу, надежда на завтрашний день, на еще один кирпич – все это существовало для них благодаря ему. Благодаря тому, что в темный час он оказался на пути пули, загородил их всех, это море леса, этот день, многие другие дни. И потому надо жить, потому надо смеяться, спорить, любить. Надо жить, каждую минуту осознавая, что смерть друга была не бессмысленной. Надо жить ради этого.

Стас вдруг ощутил что-то вроде присутствия. Как будто стоял кто-то молчаливый за плечом, как будто он одобрительно кивнул. Глухо загудело за бортом. Стас выглянул в иллюминатор и успел заметить, как бортовые винты пришли в движение, слегка меняя направление дирижабля. Стас посмотрел в другую сторону. Через выгнутую навстречу потокам ветра линзу носовой части увидел: дирижабль летел точно навстречу клонящемуся к горизонту солнцу. А внизу ковер леса все чаще прорывали каменистые проплешины. Они летели к горам.

Ближе к стене горного массива дирижабль начал грузно поворачивать. Над потолком пугающе застонали тросы, шум ветра усилился, гондола скрипела теперь, казалось, всеми своими частями разом. Ветер, который до этого был попутным, теперь лупил в левый борт и раскачивал гондолу. Стоять было невозможно, все расселись по своим местам.

Стас с досадой подумал, что маневр стоило начать раньше. Выйти на смену галса по плавной кривой. Потом вдруг усмехнулся. Откуда эта забытая досада, откуда эта десятки лет не всплывавшая терминология. Хотя… По сути, тот же ветер, та же методика его использования, за тем исключением, что вместо руля здесь использовались попеременно включаемые бортовые винты. Имелись, впрочем, и кормовые винты, благодаря которым современные дирижабли способны были ходить даже против ветра, но суть не в том. Между прочим, на некоторых колесных пароходах была та же система управления, когда судно управляется попеременно запускаемыми бортовыми колесами с лопастями. А еще… Стас снова усмехнулся. Посмотрел на слегка испуганную Алису, потом обернулся к Скальпелю, понял, что смотрит на друга с совершенно идиотской усмешкой.

– Резковато зашли, да?

– Я бы ушел по плавной, – проворчал Скальпель, хватаясь за поручень переднего сиденья. Потом все понял, улыбнулся, крикнул: – Шрам! Шрам, слышишь? Стаха говорит, резковато зашли!

Шрам прищурился, выглянул в окно («Когда у него появилась близорукая привычка так щуриться? – подумал Стас. – Не помню…») и вдруг гаркнул во всю силу легких:

– Галфвинд под марселями без стеньга-стакселей? Крысы сухопутные! Шкуру спущу!

– Виноват! – в один голос гаркнули Стас и Скальп. Алиса, вздрогнув, ошарашенно переводила взгляд с одного на другого, Арчи замер с надкушенным бутербродом во рту.

– Шевели плавниками, мокрота! – гаркнул Шрам и тут же повалился назад в кресло, поскольку дирижабль вновь содрогнулся всем телом.

Алиса испуганно ахнула, но Стас взял ее руку и успокаивающе сжал. Он уже понял, что они снова меняли направление. Выглянул в иллюминатор: дирижабль уходил в широкое ущелье, разломившее стену горной гряды почти по ходу движения. Темные волны леса, обступившие предгорья плотным строем, словно ударившись о тысячелетнюю мощь каменной твердыни, откатывались теперь назад, под брюхо воздушного корабля, обнажая красно-коричневые отроги гор. И – словно от подмытого чередой приливов и отливов берега отвалился кусок и ухнул в воду – отстояла чуть в стороне от горного массива невысокая одинокая гора. Даже не гора – каменный столб, причудливая шутка природы, способной обтачивать ветром, солью и водой то, что, казалось бы, не может измениться. Каменный столб диаметром в пятьдесят-шестьдесят метров с ровной, будто срезанной лезвием вершиной рос из леса и идеально прикрывал от незнающего глаза вход в ущелье. На фоне черно-белого зимнего пейзажа он казался случайным штрихом. Да и само ущелье начиналось лишь на значительной высоте от поверхности, так что без дирижабля проникнуть в него было невозможно.