Руслан Галеев - Радио Хоспис

Дирижабль закончил маневр и уже плавно, без рывков шел по каменному туннелю. Судя по гудению за переборками, в ущелье было далеко не спокойно, но бортовые и кормовые винты справлялись с этими неудобствами. Надо отдать должное Татьяне, она была не самым плохим пилотом.

Полет по ущелью продолжался не дольше часа. Когда стены вдруг расступились, дирижабль начал терять скорость, а после и вовсе снижаться. Там, внизу, в практически идеальном кольце гор, пряталась небольшая долина с кольцом хвойного леса у скальных стен, белой от снега поляной и странным сооружением в центре, вокруг которого жались малыми детьми двух– и трехэтажные дома.

Большой каменный куб служил опорой для высокой башни, составленной из металлических конструкций и увенчанной чем-то вроде огромного вогнутого зеркала. В искривленной поверхности отражались пасмурное небо и клякса дирижабля.

Дирижабль сделал над долиной полный круг и перестал снижаться. Стас посмотрел вперед и увидел, что на самых малых оборотах дирижабль приближался к еще одной стальной башне, поменьше первой, не увенчанной никакими зеркалами и не бросившейся в глаза из-за своего положения: она стояла вплотную к лесу и была лишь ненамного выше деревьев. Ниже, в самом лесу, прятались стальные крыши ангаров. Швартовая башня для дирижаблей, догадался Стас.

– Видимо, мы на месте, – с излишней бодростью сказала Алиса. Стас сжал ее ладонь и, когда их взгляды встретились, кивнул: я рядом, не бойся.

За бортом что-то оглушительно ухнуло, и дирижабль, вздрогнув, замер окончательно. Грохнули, конечно, автоматические швартовы. Стас о них узнал, когда вычитывал материалы по делу снайпера. Правда, так и не смог понять принципа действия. Да и не важно это теперь.

Татьяна вышла из кабины, устало потянулась, выгнув спину. Крышка люка в полу поднялась, в салон выбрался латинос с заспанным лицом.

– Все, прилетели, – проговорила Татьяна и бросила несколько непонятных слов своему напарнику. Тот прошел в конец салона и откинул зажимы кормовой переборки. В салон хлынул ледяной воздух. Чистый, без примесей автомобильной гари, обычный зимний воздух… Стас втянул его полной грудью, впервые за долгие годы. Переборка медленно опустилась на стальную платформу вышки, обернувшись сходнями.

Стальная лестница громыхала под их ногами. Стас шел сразу за Татьяной. Шел вполоборота, придерживая Алису под руку. Она доверчиво опиралась на его локоть, и от этого в душе что-то незнакомо щемило. Но сейчас было не до этого. Он постарался собраться, сосредоточиться, почувствовал тяжесть кольта в кармане пальто. Но еще будут моменты, теперь он знал это точно, будут минуты, у них обоих теперь будет время . И тогда он впервые вдохнет полной грудью, как этот морозный воздух, аромат любимой женщины. Когда-нибудь…

Они спустились, снег отозвался бодрым скрипом на их шаги. Едва заметный ветер пронесся у ног, поднял поземку и тут же скрылся в лесу.

От швартовой башни к домам в центре долины бежала, извиваясь снежной змеей, тропинка. По ней, видимо, с утра никто не ходил, и ее косой след едва угадывался под нанесенным снегом. Татьяна уверенно и не оглядываясь зашагала по тропинке, и ветер разметал ее темные волосы, такие яркие на фоне белого снега. Латинос обогнал Стаса, догнал девушку и пошел рядом, что-то оживленно говоря и показывая на башню. Татьяна устало, но довольно рассмеялась.

Стас вдруг понял, что стоит на месте, глядя вслед этим двоим, и друзья его стоят рядом и так же нерешительно глядят вперед. Настороженно замер лес в десятке шагов от них, словно прислушивался к незнакомому дыханию. Лишь изредка от снежных шапок отрывались крупные хлопья и, шелестя, падали вниз.

– Ну что, – пробормотал Стас, – пошли… гардемарины.

Все как-то вдруг подобрались. Скальпель, не говоря ни слова, сошел с тропинки и встал слева от Алисы, а Шрам, также молча, занял место справа. Толстяк Арчи, угрюмо сопя, замкнул каре сзади. Так и двинулись по двойной цепочке следов, оставленных на снегу Татьяной и латиносом. Непрошеным мелькнуло воспоминание о других следах на снегу, в гулком дворе-колодце, под прицелом слепых окон. Как ни странно, это успокоило. Стас знал почему. Там, тогда, в той ситуации он не был одинок, его прикрывали друзья. И здесь, сейчас, в этой небольшой, спрятанной в горах долине его снова прикрывают друзья. Его и ту, которую прикрывает он сам. Пришло и другое воспоминание – внезапно отяжелевшее тело друга, упавшего на плечо. Но и оно не испугало, наоборот. Так было надо. Бруно прикрыл их тогда ради этой секунды решительности. Ради этого мгновения. Ради этой неназванной верности, ради дружбы, о которой они никогда не говорили, ради того, что эти люди несли в сердцах уже долгие годы. Ради того, что было сильнее пуль. Это горько, это больно, но это дружба. Приходит момент, когда ты отдаешь последний кусок хлеба, снимаешь последнюю рубашку, встаешь под пули. Потому что, какими бы громкими словами ни прикрывались войны, если нет за спиной тех, кого ты прикрываешь, и тех, кто прикрывает тебя, смысла стрелять нет и нет смысла воевать. Потому и была бессмысленной та жуткая война, укравшая их юности. Она столкнула друга с другом, погнала брата на брата, перечеркнула любовь и верность трассирующими росчерками очередей. Нет, осознал вдруг Стас, не совсем так. Даже в самые тяжелые моменты, даже там, на обледенелом горном склоне, прижавшись щекой к прикладу противотанкового ружья, чувствуя, как ломит от холода все тело, он помнил о друзьях и каким-то краешком сознания понимал: ему нужно выжить, нужно пройти все это, чтобы однажды они снова были вместе. И это стоило всех выпущенных пуль.

Это стоило, война – нет.

Когда до ближайшего дома оставалось всего несколько шагов, дверь открылась, и на улицу, кутаясь в пижонское пальто, вышел человек. Стас узнал его, вспомнил, как он стоял в окне склада.

– Добрый день, – сказал Стас.

– Добрый? Ну, хрен его знает, – пожал плечами человек. – Хотя да, бывало и хуже. Добро пожаловать в нашу маленькую республику, джентльмены. И дама, разумеется. Пойдемте, я покажу вам, что тут к чему.

– А вы, собственно, кто? – спросил Скальпель.

– Я-то? Я – Халли. Кем еще я могу быть, док? Ну вы даете…

«Сегодня я не говорю вам: «Добрый вечер». Так уж вышло, родные, что правда всегда ходит рука об руку с бесчеловечностью и смрадом. Как ни страшно мне это говорить, но правда – родная сестра зла… Нет, я не скажу вам сегодня: «Добрый вечер».

Я знаю, вы слушаете мои эфиры ради музыки, но сожмите зубы и потерпите, пока я выскажу все, что знаю. И, может быть, тогда вы начнете скрипеть сжатыми зубами от злости. А может быть, равнодушно пожмете плечами. Это ваше дело, мне плевать.