Вячеслав Рыбаков - Се, творю

Народ потянулся с пляжа. Сима готова была лежать и мерзнуть тут хоть всю ночь, лишь бы не расставаться; такие дни не знают повторов. Восходящий поток вдруг ослабел, и счастье, только что летевшее в полную силу, завалилось на крыло и стало падать. На душе сделалось отрешенно и невыносимо грустно. Наверное, так чувствует себя до смерти благодарный лету пожелтевший осенний лист перед тем, как оторваться.

– Ну, наверное, и нам пора? – спросил он.

– Да, – не упираясь, согласилась она. – Холодает.

И поднялась первой. Если что-то кончилось – оно кончилось, его не продлить, даже если длить. Того, что кончилось, все равно уже не будет, но вдобавок не случится и того, что началось бы. Надетый сарафан стал началом прощания; это не колышущийся на ветру подол коснулся ног, а упавший лист медленными зигзагами поплыл к земле, задевая нижние ветви.

– Володя, а я правда подмерзаю чего-то, – сказала она, когда они шли к остановке. – Не рассчитала одежку… До тебя тут ближе. Напоишь горячим чаем?

Он словно растерялся.

– Сима, а вон кафе… Не хочешь?

– Не хочу в кафе, – с отчаянной храбростью сказала она. И непроизвольно добавила, чтобы хоть как-то спрятаться: – Там опять все будут бубнить и матюгаться.

Он заглянул ей в глаза беспомощно и виновато.

– Сима, но у меня…

– Что? Грязные трусы по всему дому?

– Нет, – сказал он. Подумал. Она шла, глядя вперед, и видела, что как раз подкатывает его автобус. – Хорошо, – сказал он. – Только… – запнулся.

– Скажи еще: только пеняй на себя.

– Именно.

– Я взрослая девочка, – сказала она.

– Кто бы сомневался, – ответил он. – Но тут другое… Хорошо. Как скажешь. Едем. Я раб тапки.

Она улыбнулась, благодарная за то, что он последней фразой на миг вернул безмятежное, так много обещавшее утро. Она понятия не имела, что делать дальше.

Только вот там действительно оказалось другое.

Дверь он открыл своим ключом, но, как принято в дружелюбных семьях, на звук открываемой двери из своей комнаты вышла встречать Наташа.

За эти пять недель она постарела лет на десять, рывком превратившись из таежной феи в еще не дряхлую, но уже видавшую виды, опытную, в летах шаманку. Она расцвела улыбкой и светом глаз, но то были глаза и улыбка пожилой женщины.

– Вовка, – будто успокаиваясь после многочасового нервного ожидания, сказала она. – Долгонько…

– Добрый вечер, мам, – сказал Вовка, целуя ее в щеку. – Загорали до последнего, пока можно. Познакомься, это Сима. Сима, это моя мама, Наталья Арсеньевна.

– Какая красавица, – удовлетворенно оглядывая Симу, сказала Наташа. – Здравствуйте, Сима.

Внезапно севшим голосом Сима ответила:

– Здравствуйте, Наталья Арсеньевна.

– Вовка, ты папу не встретил? – спросила Наташа. – Он тоже вышел пройтись, и все нет и нет. Я уже беспокоюсь прямо.

– Нет, мам, – ответил Вовка, идя в ванную мыть руки.

– Наверное, опять придумывает что-то, – сказала Наташа. – Неугомонный. Проходите, Сима, не стесняйтесь.

– Мы чайку, мам, попьем? – спросил Вовка из ванной.

– Конечно. Могу и супчик разогреть, супчик вкусный. Сима, обедать будете?

– Спасибо, Наталья Арсеньевна, – сказала Сима. – Нет, вы знаете, мы на пляже всякой сухомяткой намякались. А вот пить хочется. Ну, и согреться, конечно.

– Я вам свитер свой дам, – озабоченно предложила Наташа. – Хотите? Потом занесете или отдадите Вовке при случае. А то в таком платьице вечером…

– Я буду вам очень благодарна, – сказала Сима. – Завтра же занесу.

– Ну, договорились. Сейчас выдам, – Наташа пошла к себе.

Сима, провожая ее взглядом, непроизвольно заглянула в комнату. На столе были раскиданы бумаги, и горел дисплей ноутбука. Наташа открыла платяной шкаф, и дверца закрыла стол.

– Сима, рули на камбуз, – позвал Вовка.

– Иду, – сама не своя, отозвалась она. Но Наташа уже шла назад, неся яркий теплый свитер.

– Примерьте, – сказала она. – Пойдет?

Вовка разлил дымящийся чай, прислушался. Потом, поставив чайник на подставку, тихонько прикрыл кухонную дверь.

– Поняла? – почти шепотом спросил он.

– Нет, – тоже вполголоса ответила Сима.

– Видишь, она работает. После больницы она все время работает, вроде одна статья даже выйдет скоро, но… От главных потерь она заслонилась наглухо. Два сдвига. Первый – что папа просто вышел пройтись и вот-вот вернется. Когда я прихожу, а она дома, она всегда спрашивает, не встретил ли я его. А когда я дома, а приходит она, то всегда спрашивает, не звонил ли он. Ни с кем об этом не говорит, а со мной… вот так.

– Господи… – потрясенно прошептала Сима.

– А второе – она уверена, что я ее сын. Когда она это первый раз сказала при маме…

Он осекся и не договорил.

Сима долго молчала, глядя ему в лицо, и глаза ее, и так-то огромные и темные, сейчас стали полной страдания бездной.

– Пей, – сказал Вовка, – остынет.

– А знаешь, – в полном шоке пробормотала она, – ведь про вас всякое говорят.

– Что?

– Ну… всякое. Даже что ты молодую мачеху взял в любовницы.

У него резко выпрямилась спина и напряглись скулы. Теперь уже он несколько секунд вглядывался ей в лицо с отчужденной, почти враждебной пытливостью, а она все понять не могла, что же она такое сказала не то, что натворила. Он жестко спросил:

– И ты напросилась в гости, чтобы проверить?

Она обмерла.

– Нет, Володя… Нет! Я… совсем не… Я просто… Господи, – едва не плача, сдалась она, – да я просто с тобой еще хотела побыть!

Он медленно обмяк.

– Все равно я ее не брошу, – убежденно сказал он.

Она хотела спросить: а меня? Но постеснялась. Нельзя бросить то, что не взял.

– Она папу любила очень, – задумчиво сказал Вовка. – Просто вот очень. Она же его спасла, когда он из-за меня вены себе вспорол. Если бы не она…

Умолк. У нее опять кровь пошла взрываться по всему телу. Она подождала, потом сказала тихонько:

– Володя, ты, наверное, забыл, но я ведь ничего этого не знаю. Ты говоришь, а я не понимаю ни слова. Столбенею, и все.

Он будто очнулся.

– Да, – сказал он. – Смешно. Мы так давно знакомы, что мне, наверное, кажется, будто это все было у тебя на глазах. Сейчас расскажу.

И рассказал.

Потом оказалось, что чай остыл, и Вовке пришлось его разогревать и доливать кипятком то, что было у них в чашках. Потом пришла Наташа и, одобрительно посматривая на Симу, все-таки уговорила их поесть с чаем печенья и выставила коробку. Потом ушла. А они все молчали.

– Знаешь, – наконец проговорила Сима, – я недавно историческую книжку читала. Я вообще-то не любитель, такое читаю только между делом… Извини, в туалете и иногда за едой. Но тут… Если бы я была историк, я бы только вот этим и занималась. Связью природы и культуры. Там было про чуму в Европе. За полтора века после первой вспышки – чуть ли не каждые десять лет [18]. Вроде бы нигде так часто не было. Не знаю, почему. Скученность, грязные города… В Европе ведь в ту пору насчет гигиены было хуже, чем где-либо. А может, что-то еще… Нигде, кроме. А кто вымирал в первую очередь?