Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

– Короче, пока ты дрых, я с ребятами уже созвонился, – сообщил Славка, с аппетитом подбирая хлебной коркой растекшийся яичный желток. – В принципе, с твоим предложением все согласны. Черт с ним, завязываем. Но есть два условия.

– Говори.

– Первое – картина эта, которую мы на последнем налете взяли, остается у нас. Гелий говорит, что потом найдет способ передать ее в музей какой-нибудь. Продавать точно не будет, я тебе гарантирую: не такой он человек, да и небезопасно это.

– Договорились. Какое второе?

– Ты мне пишешь расписку, где излагаешь все, про что мы договорились, и самое главное, что тебе, капитану уголовного розыска Адамову, с такого-то числа – вчера какое было? 29-е? – был достоверно известен состав группы так называемых «вежливых людей», все обстоятельства совершенных налетов и что ты, капитан Адамов, действуя сознательно и добровольно, сокрыл все тебе известное от своих коллег-ментов и содействовал урегулированию противоречий между упомянутыми «вежливыми людьми» и уголовным авторитетом Пекаревым. В общем, сам сообразишь, как именно все написать, но суть такая.

Я усмехнулся.

– Чего ты скалишься-то? – недобро прищурился Славка. – Скажи спасибо, что вчера чудом пулю не получил. Это сейчас ты сам в бегах, слова говоришь правильные, а как завтра повернется – кто знает? А с распиской этой я тебя за собой потащу, если вдруг передумаешь. Или с деньгами сбежать решишь. Или если твои приятели на меня потом выйдут – тоже.

– Ну, за них-то я ручаться не могу, – заметил я.

– А придется.

Славка принес ручку, тонкую тетрадку в линейку и внимательно наблюдал, как я детально расписываю подробности своих преступлений. Громко тикали часы на стене. Клеенка на столе стала горячей от солнца. Я закончил писать и отдал тетрадь Славке. Он еще раз все перечитал, кивнул удовлетворенно, вырвал листки, сложил вчетверо и спрятал в карман.

– Когда за деньгами пойдем? – спросил я. – Ты ведь не дома два миллиона хранишь?

– А куда ты торопишься-то? Раньше десяти вечера за ними идти нельзя, а лучше еще позже, часов в одиннадцать. Тебе еще с Пекаревым договариваться, не забыл?

Конечно, я ничего не забыл, да и вообще день обещал быть насыщенным на события. Мой план не был проработан в деталях, но я представлял его в общих чертах, как еще не написанный роман, в замысле которого, однако, уже есть основная идея, главный герой, завязка, кульминация и фееричный финал. Я с наслаждением принял холодный душ в ржавой ванне на кухне, побрился, а потом Славка, критически осмотревший мои изрядно потрепанные рубашку и брюки, сказал:

– Ну нет, так не пойдет. Бич [50]какой-то. Сейчас найдем тебе шмотки.

В тряпичных залежах шкафа обнаружилась немного застиранная, но вполне приличная белая футболка с линялым лейблом MONTANA и почти новые отечественные синие джинсы марки «ТВЕРЬ».

– Себе брал, – сообщил Славка. – Короткие оказались, а в поясе чуть великоваты, тебе как раз будут.

Образ дополнили большие темные очки с зеленоватым отливом и легкая серая кепка, так что я стал похож на фарцовщика-неофита, которого пока еще не пускают на стоянку автобусов «Интуриста» у «Астории», но на «галере» [51]Гостинки уже принимают за своего.

Я рассовал по карманам джинсов кошелек, удостоверение и записную книжку. Значок с олимпийским волчонком аккуратно приколол к груди и выключил, как только вышел во двор. Микроскопический красный огонек мигнул и погас, открывая меня тонкому миру элохимов и шедов.

Я сел в трамвай и бесцельно проехал несколько остановок. У кондитерской фабрики салон наполнился густым запахом карамели, будто растворенной в дымном воздухе так же, как в детстве растворяли в стакане воды несколько леденцов, делая лимонад, и я вспомнил, что в старших классах мы с товарищами ходили сюда подрабатывать по вечерам на упаковке сливочных помадок: думали, что будем объедаться сладостями, но сам воздух на фабрике был таким приторным, что сладкого не хотелось, а хотелось соленого, и мы пили подсоленную воду из автоматов у входа в цех.

На проспекте Карла Маркса в трамвай с гомоном, шумом и звоном вошли с десяток цыганок с детьми; они были похожи на диковинных птиц из чужих далеких краев, что в незапамятные времена пролетали над городом, присели передохнуть – да и остались тут навсегда, среди старых железных крыш, тесноты и помоек; яркое оперенье их поблекло и поистрепалось, песни превратились в похожие на карканье выкрики – вот такие, как сейчас, в перебранке с недовольными пожилыми пассажирками, которые прижимали к себе сумки и ругались, прогоняя шныряющих по вагону босоногих чумазых цыганят. Я встал и подошел ближе, но цыганки только покосились на меня настороженно, не предложили погадать, не попросили на молоко и вышли на следующей остановке. Оставалось только посмеяться своим стереотипам. Я проехал еще немного и тоже вышел – сразу за Светлановской площадью, у входа в Удельный парк.

Сквозь темную зелень очков мир вокруг был похож на подводный город, а деревья парка – на причудливые водоросли, застывшие неподвижно в мутноватой воде. Тревожно и четко отбивал ритм метроном, его звук эхом раскатывался по проспекту между динамиками на углах домов. Я миновал парк; рядом с телефонной будкой у двухэтажного «немецкого» дома стоял старый автомобиль BMW, возможно, еще довоенного выпуска. Мальчик лет десяти, в красных шортах и полосатой футболке, разглядывал приборную панель через лобовое стекло.

Я снял горячую трубку и набрал номер. Пекарев оказался на месте, в кафе «Три звезды».

– Привет, – сказал я. – Мы встречались пару недель назад. Говорили про самбо.

– Привет, – спокойно ответил он. – Напомни, за какой клуб ты боролся?

– За «Динамо».

– Да, припоминаю. Чем обязан?

– Надо увидеться.

– Зачем?

– У меня есть два миллиона причин.

Несколько секунд я слушал тишину, нарушаемую тихим треском помех. «Белый шум, – вспомнил я. – Остатки реликтового излучения, эхо Большого взрыва».

– Ну, если два миллиона, то, конечно, увидеться нужно, – медленно проговорил Пекарев. – Ты будешь с друзьями?

– Друзья не придут, но передали посылку.

– Ничего себе. – Он присвистнул. – Ну что ж, рад хорошим новостям. Когда подъедешь?

– В полночь.

– Идет. Только ты это… время нынче, сам знаешь, тревожное. Неспокойно, так сказать, в мире. Сам доберешься или, может быть, встретить?

– Не переживай, – ответил я. – Справлюсь.

Повесил трубку и вышел из будки.

Мальчик в полосатой футболке посмотрел на меня и спросил:

– Дядя, а это что за машина?

Я собирался ответить, а он мигнул, крепко зажмурившись, снова открыл глаза и отчетливо произнес:

– Витя, привет, это я. Ждем тебя в штабе. Приходи, ты нам нужен.