Константин Образцов - Антропный принцип, продолжение [litres]

Похоже, что дикари все-таки захватили оставшийся без защитников форт.

– Тут и копай. – Славка включил фонарь и направил луч на кострище. – Это мы с ребятами такой ход придумали, костер развести над схроном, типа маскировка. А потом уже гопники местные добавили правды жизни.

– Умно, – согласился я.

Я положил большой пустой чемодан с металлическими уголками рядом с бревном и взялся за лопату. Раскидал обугленные головешки, обгоревший мусор, пепел и вкопался в сырой песчаный грунт. Минут через десять штык лопаты ударился о металл; в луче фонаря белела присыпанная землей полиэтиленовая пленка, плотно обмотавшая крышку огромного молочного бидона.

Мы молча перекурили. Прогремела колесами ночная электричка, отсветы желтых окон скользили по темной траве. Подул ветер. Я снова начал копать, и через некоторое время мы, ухватившись за металлические ручки и раскачав бидон в рыхлом грунте, выволокли его наружу. Славка достал нож и освободил крышку от полиэтилена и изоленты.

– Все, готово. Можешь перекладывать.

Сверху лежали пачки с долларами, аккуратно упакованные в прозрачные целлофановые пакеты и перевязанные резинками. Я насчитал их ровно тридцать, и они плотно покрыли дно чемодана. Потом мы положили бидон на бок, и я принялся вытаскивать упаковки желтовато-коричневых сторублевок, зеленоватых полтинников и фиолетовых четвертных, сбившись в подсчетах на пятом десятке. Славка сидел на бревне и светил фонарем.

– Жалко, – вдруг сказал он.

«Только вот этого сейчас не хватало», – подумал я, вспомнив про «парабеллум», и обернулся. Но он просто задумчиво смотрел на уложенные в чемодан стопки купюр.

– Жалко, – повторил Славка. – Столько денег бандитам отдаем. Что они с ними сделают?

– Ну, а ты бы что сделал? – спросил я.

– Да нашел бы что.

– Вот и они найдут. Считай, что купил за эти два миллиона прощение всех грехов себе и товарищам. По пятьсот тысяч за человека, не так уж и дорого.

– Значит, не тяжкие были грехи.

Последними из бидона я вытащил две пачки сине-зеленых немецких марок, десяток скатанных в плотные трубки бумаг – наверное, облигации или страховые полисы, и увесистый мешочек из плотной ткани, похожий на кисет с вышивкой и завязками. Внутри были несколько необработанных тусклых камней, толстые золотое обручальное кольцо, пяток больших серебряных монет с двуглавым орлом и десятка два юбилейных рублей с портретом Ленина. Я бросил мешочек в чемодан и собрался захлопнуть крышку, но Славка сказал:

– Подожди.

Он вынул мешочек, распустил завязки, достал оттуда один рубль и бросил на дно опустевшего бидона.

– Ну вот, теперь можно обратно закапывать.

– Зачем это?

– Ну, мало ли, пусть будет, на всякий случай. Схрон-то хороший.

– Да я про рубль.

– А это как бы примета.

– Какая?

– Не знаю. Хорошая. Чтобы вернуться.

Я закопал бидон обратно в яму и забросал раскоп песком, мусором и головешками из костра. Тяжеленный чемодан мы оттащили к парадной, и я сидел на нем, глядя в ночное небо, пока Славка вызывал из квартиры такси. Редкие звезды мерцали и серебрились, как дрожащие слезы. Одна из них медленно плыла в вышине, пересекая небосклон от горизонта до горизонта – то ли спутник, то ли инопланетный корабль. Хотя о чем это я – все инопланетяне были здесь, на Земле, и ангелы тоже, и черти, и не отличить одних от других, да и незачем отличать; рай пуст, ад – тем более, и только у нас тут толкотня и неразбериха, как в прихожей тесной квартиры на свадьбе или на похоронах.

Толстый усатый таксист помог погрузить чемодан в багажник.

– Неподъемный, – заметил он. – Собрались куда?

– В отпуск лечу, – сказал я. – Вот только за друзьями заеду, а потом сразу в аэропорт.

Славка махнул рукой, стоя в дверях парадной. Такси выбралось через арку на Лесной проспект и понеслось по ночному городу.

Упругий теплый ветер бил в открытые окна, сдувал сигаретный пепел. Мы ехали в тишине, только мотор гудел да шелестели покрышки. Несколько раз таксист пытался завести разговоры и намекнуть, что готов довести меня вместе с друзьями и до аэропорта, но когда увидел, что выхожу я у «Трех звезд», то протянул только:

– Знакомое место, – поспешно выволок чемодан и ретировался.

Двери заведения были закрыты, но окна ярко светились, а изнутри доносились какие-то разухабистые басы. Я подошел к боковому входу и постучал. Из-за приоткрывшейся двери пахнуло горячим воздухом, выпивкой, одеколоном, плеснула блатными аккордами магнитофонная музыка и высунулся давешний белобрысый атлант. Он увидел меня, радушно оскалился рядами великолепных зубов и по-свойски подмигнул.

– Чемодан занеси, – сказал я, пытаясь сохранить статус-кво, и вошел внутрь.

В «Трех звездах» гудела ночная жизнь: вокруг столиков сидели крепкие ребята разной степени трезвости, кто-то неспешно бродил между компаниями, кто-то степенно беседовал, стараясь держаться солидно; вентилятор с трудом разгонял липкую духоту; на барной стойке расположились две початые литровые бутылки импортной «Столичной» и, символом удавшейся жизни, крупно нарезанный ананас. Едва я вошел, как все разом замолчали и повернулись ко мне, и некоторые почему-то заулыбались, и бармен Паша с пережеванными ушами тоже улыбался и по-дружески махал мне рукой, а сам Пекарев, в модном спортивном костюме, встав из-за столика, вышел навстречу, раскинув крепкие ладони в широких объятиях:

– Здорово, преступник! Добро пожаловать на огонек!

Он стиснул мою руку в цепком пожатии и с силой хлопнул по плечу. Публика за столиками снова заговорила, занявшись своими делами, а из динамиков за стойкой затянуло:

Пекарев потащил меня к столику у окна. Там сидели интеллигентного вида молодой человек в очках на зарубежный манер и широкоплечий, костистый, немолодой мужчина в поношенном темном пиджаке и с очень коротко стриженными седыми волосами. У него были большие морщинистые кисти рук, синие от наколок, а многочисленные татуированные перстни на пальцах складывались в сюжет, достойный биографического романа.

– Витёк, знакомься: это Афанасий. – Пекарев показал на молодого человека. – А это вот – дядя Миша.

Афанасий вежливо кивнул. Дядя Миша, не мигая, молча смотрел бледно-голубыми, лишенными ресниц глазками.

– А это Витя, – представил меня Пекарев. – Витя – мент, но мент правильный! Давай, Витя, садись с нами.

Я сел. Дядя Миша степенно поплевал на окурок папиросы, с подчеркнутой тщательностью раздавил его в пепельнице, встал и ушел.

Пекарев ухмыльнулся.

– Дядя Миша старой веры придерживается, – объяснил он. – Да и хер с ним. Пусть валит, без него веселее. Давай с нами водку пить.