Константин Образцов - Антропный принцип, продолжение [litres]

– Или получение таковых самим ханом Батыем. Превосходящие технологии не обязательно попадут в хорошие руки.

– Опять вы за свое, Виктор Геннадьевич. Не существует плохих и хороших, есть только свои и чужие, и наш взгляд на предмет зависит исключительно от того, кого мы считаем своим, а кого – нет. Это не говоря уже о том, что большинство хороших людей хороши только лишь потому, что им не подвернулось возможности стать плохими. В общем, как только в этом деле прозвучало упоминание инопланетных пришельцев…

– Не припомню, чтобы такое кто-то озвучивал.

– Не только озвучивал, дорогой Виктор Геннадьевич! Еще и целое заявление написал по этому поводу, и подписался размашисто: «Евгений Гуревич». Вот так вот.

О том, как Гуревич провел остаток ночи после знаменательной встречи с Яной в рабочей лаборатории НИИ Связи Военно-морского флота, было известно из подробного рапорта двух оперативных сотрудников сопровождения, что незаметно следовали за ним с той минуты, когда он в радостном возбуждении выскочил из парадной и на «частнике» помчался в институт. Привыкшие к тому, что ученые порой засиживаются на работе ночь напролет, сотрудники устроились было поудобнее в креслах служебной «Волги» – но не тут-то было. Гуревич вышел минут через двадцать, бледный, словно жертва вампира, остановился на ступенях у входа, схватился за голову и стоял так с минуту, покачиваясь и беззвучно раскрывая рот. Потом встрепенулся, одернул пиджак и решительно зашагал в сторону кладбища. Оперативники нагнали его на сумрачных тихих аллеях и стали свидетелями тому, как молодой перспективный ученый и без пяти минут секретарь местной партийной организации достиг запертых на ночь дверей кладбищенской церкви и принялся молотить кулаками в тяжелые темные створки. Храм отвечал гулким пустым безмолвием. Гуревич, словно опоздавший на брачный пир гость, долго бился у закрытого входа, затем развернулся, тряхнул головой и направился прочь. Озадаченные особисты, держась поодаль, поспешили за ним и в последующие часа полтора стали свидетелями хаотичных метаний Гуревича по ночным ленинградским улицам. Он то шел быстрым шагом, широко размахивая руками, то останавливался и принимался жестикулировать и мотать головой, как будто вступая в яростный спор с каким-то невидимым оппонентом, то шатался, как пьяный, то едва не бежал – и таким манером по Малому проспекту добрался до набережной Макарова, свернул на Первую линию, потом по Среднему проспекту дошагал до улицы Репина, повернул еще раз и перешел вдруг на стремительный бег, чуть не оторвавшись от не ожидавших такого маневра оперативников, поспешно ринувшихся следом. Изломанные тени бегущих скользили по желтоватым и серым стенам спящих домов, вытертых реками времени, как береговой известняк; в кронах старых деревьев клубился застрявший с вечера дым и тянулся вслед людям туманными щупальцами, подсвеченными золотистым и синим огнем фонарей. Из темного грота домовой арки кто-то протяжно заголосил вслед – то ли человек, то ли заплутавшая нежить, и эхо, метнувшись, понеслось вслед погоне.

Сумасшедший забег закончился так же внезапно, как начался; Гуревич резко остановился у чугунной ограды Румянцевского сада, вцепившись руками в прутья решетки и тяжело отдуваясь, а оперативники, окончательно убедившись, что ситуация вышла за все пределы разумного, связались по рации с руководством и получили распоряжение не вмешиваться, продолжать наблюдение, а также сообщение о том, что им в помощь выдвигаются две мобильные группы на автомобилях. Гуревич меж тем миновал здание Академии художеств, перешел через мост Лейтенанта Шмидта, свернул на набережную Красного Флота и так же решительно, как раньше направлялся в церковь, теперь устремился в ресторан баркентины «Кронверк».

В течение следующих двух часов последовавшие за ним сотрудники наблюдали картину отчаянного загула: молодой кандидат наук махнул дюжину коньяку, познакомился с двумя девицами, заказал им самого дорогого шампанского, самозабвенно отплясывал на танцполе под песни Аль Бано и Ромины Пауэр, повязав голову галстуком, и едва не подрался с компанией фарцовщиков за соседним столом. Все закончилось в третьем часу ночи, когда ресторан закрылся и дюжий гардеробщик твердой рукой выставил Гуревича вон, едва не спустив кубарем вниз по сходням.

– Последняя ночь человечества! – кричал тот. – Всем шампанского за мой счет!

Но видавший всякие виды страж ресторанных дверей остался глух как к пророчествам, так и к посулам.

У стоящего неподалеку таксиста Гуревич купил бутылку водки, зубами сорвал козырек, устроился на гранитных ступенях, уходящих к темной воде, и долго сидел, прихлебывая из горлышка и глядя в ночное безмолвие. Две серые «Волги» и пара теней застыли поодаль, соперничая в торжественной неподвижности с бесстрастными изваяньями львов.

Около трех часов Гуревич выбросил бутылку в Неву и побрел прочь. Сотрудники сопровождения двинулись следом и почти через час не без удивления увидели, как ученый остановился у главного входа дома номер 4 на Литейном проспекте и принялся жать на звонок, время от времени поддавая для верности ногой по дверным створкам.

Глухой ночью не удастся войти в Божий храм; из питейного заведения вас выпроводят без всякой жалости после закрытия; но двери Госбезопасности всегда открыты для страждущих. Открылись они и перед Гуревичем.

– Я хочу подать заявление об угрозе государственной безопасности, – выговорил он, обдавая дежурного густым духом сложносочиненного перегара.

Заявись он в таком виде в отдел милиции, дело бы кончилось вытрезвителем, штрафом и письмом на работу, но не то – Комитет. Его попросили представиться; он назвался. Аккуратно проводили до нужного кабинета, и за несколько минут, что Гуревич сидел в ожидании на жестком откидном сиденье скамьи в коридоре, тщетно пытаясь приладить обратно развязанный галстук, на него уже подготовили справку, которая легла на стол предупрежденного о ночном госте оперативника.

В кабинете безукоризненно вежливый капитан предложил выпить чаю. Гуревич, стараясь держаться прямо, от чая с достоинством отказался.

– Я хочу подать заявление об угрозе государственной безопасности, – повторил он и добавил: – Со стороны враждебной инопланетной цивилизации.

Офицер понимающе покивал и предложил изложить подробности письменно – и вот на пять страниц сероватой казенной бумаги убористым почерком лег рассказ, в котором место нашлось и изобретенному Саввой оружию против космических супостатов, и волновой природе захватчиков из иных миров, и подробному описанию их зловещего эмиссара в образе рыжеволосой девицы, и фокусам с подавлением света и созданием правдоподобных фантомов, и, что самое главное, отказу Ильинского от дальнейшей работы по проекту универсальной бинарной волны.