Анастасия Евлахова - Красавица [litres]

Ица с легкостью избавилась от гвардейцев, преградивших ей путь на заслоне. Она сталкивалась с этими типами в форме не первый раз, и один их вид теперь раздражал ее донельзя. Она бы свернула шеи всем и каждому, чтобы не кричали ей какую-то ерунду, не лезли под ноги и не направляли на нее арканитовые дубинки. Разряда она не боялась: первый раз, когда ее приложил один из гвардейцев на пути к Древу, она только взбодрилась. Но ее бесило нахальство, с которым эти люди в форме на нее набрасывались. Агрессия ей не нравилась.

– Злиться вредно, – сказала она, сворачивая шею последнему из гвардейцев на заслоне.

Она бы добавила, что неплохо бы поучиться взаимному уважению и, опционально, любви (она разбиралась в этой теме не очень хорошо, но интуитивно уже усвоила, что любовь – это что-то очень хорошее), но стражи лежали под ее ногами, как переломанные игрушечные солдатики, и Ица только пожала плечами: они все равно уже не слушали.

Заслон мутно и загадочно колыхался в отсветах фонарей. Ица прикоснулась к столбику арканитовой системы, и пелена в арке контрольно-пропускного пункта стала истончаться. И зачем разделять остров такими оградами?..

Когда Ица шагнула на ту сторону, тревога поднялась не сразу. Солдаты ее пропустили молча – вероятно, дважды проверять документы никому в голову не приходило. Но когда заслон за ее спиной не затворился, кто-то бросился в проход, закричал, а потом замигали какие-то лампы, зашумели передатчики…

Ица не оборачивалась и только ускорила шаг, настил загрохотал под ее ногами металлом. Она умела быть очень быстрой, когда хотела, а еще она была просто девчонкой. Разве могла она быть причастной к устранению всех тех людей за заслоном?..

Второе кольцо Ице не понравилось. Здесь совсем не было зелени и воздух казался спертым, лишенным оттенков. Здесь не было просторных проездов и широких пешеходных улиц, вместо них – только бесконечные листы металла под ногами и крыши, которые ступенями спускались в Бездну. Здесь не было и уютных жилищ с собственными участками земли, да и вообще земли не было, только крыши, а под ними – ячейки с дверьми и окнами, в которых, очевидно, ютились здешние жители. Ицу взяло негодование: она поверить не могла, что всю свою жизнь провела в таком вот улье, да еще и взаперти. Но, спускаясь по лесенкам меж крыш и минуя ярус за ярусом, Ица улыбалась все шире и шире. Почему? Ица не понимала. Ее раздражало Второе кольцо, и это чужое, ноющее где-то под ложечкой чувство ностальгической тоски, щедро перемешанной с непонятным ликованием, сбивало ее с толку. Откуда в ней столько ощущений и почему они так странно расслаиваются, как будто часть их совсем ей не принадлежит?.. Почему ей все время кажется, что ее сознание двоится?

На одном из нижних ярусов жилых ячеек, у алтаря, на котором догорали еще не задутые ночным ветерком свечи, она остановилась. На краю короба, в котором стояли фигурки, заваленные объедками, сидел одноглазый ворон. Вцепившись кожистыми, суставчатыми когтями в дерево, он возил длинным сверкающим клювом по объедкам, вытаскивал то одну корку, то другую, отбрасывал негодные, снова зарывался в мусор… На Ицу он уставился, наклонив голову, и его единственный глаз прошил ее насквозь.

– Пошел в Бездну! – буркнула она.

Но ворон не двинулся. Ица ловким и точным движением ухватила его рукой и вжала в алтарь. Распахнулись и захлопали крылья. Посыпались под ноги корки и свечи.

Вообще-то Ицу немного восхищало собственное тело. Она как будто сама еще не знала, на что способна, где ее границы, где пределы возможностей. Стоило ей только о чем-то подумать, как тело уже слушалось – ни сомнений, ни анализа, ни угрызений совести.

Ворон лежал среди объедков неподвижно. Фигурки божков разметало по сторонам – теперь Ица поняла, что это такое. Нет, к Сети она подключиться так и не смогла, зато само собой всплыло воспоминание. Как будто свое, но чуточку чужое. Опять это дурацкое раздвоение сознания…

Разворошенный алтарь с потухшими свечами и лежавшей поперек мертвой тушкой птицы смотрелся затейливо. Почти произведение искусства. Ица усмехнулась иронии: поверженные божки и мертвая священная птица – это ли не знак их конца?

Она выдернула из крыла мертвого ворона перо, и тут позади донеслись крики, топот и шум. На Втором кольце по пути сюда она не встретила ни единой живой души – конечно, была уже ночь, но здешние люди, кажется, совсем не знали толку в развлечениях. Те же, кто спешил сейчас сюда, искали вовсе не увеселений.

Положив ладонь на арканитовый замок ближайшей жилой ячейки, она вскрыла запор и зашла внутрь. Потом аккуратно прикрыла за собой дверь и заперла ее. Ей не хотелось, чтобы ее отвлекали во время сердечной встречи с семьей.

В отсеке было тихо и темно. В комнате мерцало прямоугольное окно со скругленными углами, а по обе его стороны поблескивали связки оберегов. Подойдя поближе, Ица разобрала бусинки, продырявленные стекляшки, какие-то черепки, кусочки пластика и перья. Улыбнувшись и напевая себе под нос, она принялась вплетать в амулет перо, которое выдернула у ворона. Оно должно было придать этому оберегу особенный штрих.

– Зикка?

Шлепая босыми ногами по полу, в комнату вышла женщина. Она сонно ежилась и куталась в тонкий халатик из какой-то дешевой ткани.

– Зикка, ты?.. – повторила она, роняя руки вдольтела.

Ица развернулась к окну, и отраженный свет от нижних ярусов, видимо, прорисовал ее лицо.

– Не Зикка, – выдохнула, почему-то всхлипнув, женщина.

– Мама, – пробормотала, пробуя на вкус это слово, Ица.

Она подошла поближе и протянула руку – ей ужасно хотелось обнять эту женщину, хоть она и не понимала причины этого порыва.

– Мора?

Женщина уже шарила позади себя в поисках сенсора – Ица это поняла. Та могла бы воспользоваться и голосовым управлением, но почему-то не стала. Может, у нее пересохло во рту или отказали голосовые связки – Ице казалось, такое возможно.

– Не надо, – попросила она.

В ней боролись два чувства: понятная, явственная неприязнь (если эта женщина включит свет, то огни из-под входной двери непременно привлекут внимание гвардии, к тому же она назвала ее чужим именем – кто такая Мора, Ица не представляла) и странная, иррациональная нежность. Сейчас Ица почти забыла, зачем сюда пришла и почему называла про себя это место семейным отсеком, ведь у нее никогда не было семьи и быть не могло! Или все же могло?.. В голове у нее все окончательно перемешалось.

– Я пришла, мама, – только и выдавила она.

Ничего другое почему-то сказать не получилось.

– Мора, – ахнула женщина и бросилась к ней.

Ица вдруг ощутила порыв податься к женщине, обхватить ее руками, прижаться к ней крепко-крепко. Но та вдруг встала как вкопанная на полпути и, уронив руки, зашептала: