Ростислав Соколов - Глаза истины: тень Омбоса. Часть 1. На тропе возмездия [litres]

Линия уткнулась в небольшую площадь перед главным входом на ВВЦ, прежде называвшийся ВДНХ. Тогда, в 1937 году, на ней располагалась гигантская монументальная статуя, являвшаяся одним из символов ныне ушедшей советской эпохи. Теперь она возвышается в пятистах метрах северо-восточнее. И эта композиция идеально подходила на роль «стражей» из стихотворения.

– «Рабочий и колхозница»… – проговорил Ратцингер с изумлением.

Как же проста на самом деле была разгадка.

«Рабочий и колхозница», скульптура Мухиной. В воспаленном сознании египетских культистов эти две могучих фигуры превратились в стражей, уподобленных Церберу. Однако у автора композиции была совершенно иная задумка. По изначальному замыслу, статуя, представлявшая собой стальной каркас, обшитый хромоникелевой сталью, олицетворяла единение победившего буржуазию рабочего класса с поддержавшим его в борьбе за свободу крестьянством, а также динамику стремительного развития СССР в те годы. «Творческий порыв», как её описала сама Мухина, вдохновлённая, как ни странно, греческими изваяниями Ники Самофракийской, крылатой богини победы, которая у советской женщины ассоциировалась с победой Октябрьской революции, а также изваяниями «Тираноборцев» Несиота и Крития – двух воинов с гордо поднятыми к небу скрещенными мечами, выступивших против последней в Афинах тирании царей Гиппия и Гиппарха.

Штефана Ратцингера поразило другое. Мало кто из москвичей знал, что у этого колоссального монстра из сотен тонн стали было и более скромное воплощение. На крыше огромного арочного входа на ВВЦ находилась статуя под названием «Тракторист и колхозница». Позолоченная статуя типичного советского рабочего мужчины, чей род занятий выдавали только особой формы очки, поднятые на лоб, и обычной советской труженицы из колхоза – с высоты в тридцать два метра они наблюдали за всеми, кто посещал Всероссийский выставочный центр. Обе фигуры в одухотворенном порыве к труду держали на поднятых к небу руках большой сноп «пшеницы златой». И их двоих охраняют стражи – исполины Мухиной, о которых забыл «бубновый король», отвернувшись от них далеко на юго-западе, в центральной части города.

Потомственный немец невольно улыбнулся, когда вспомнил один забавный факт. Если бы не вмешательство членов политбюро партии, тракторист держал бы сноп пшеницы вовсе не двумя руками. Одной из них он обхватил бы сзади талию своей напарницы, что партийные деятели сочли вульгарным и неподходящим для памятника, прославляющего величие советского пролетариата.

Ратцингер понятия не имел, как вся эта информация могла им помочь вычислить следующее место удара сеттитов, но тем не менее был вынужден рапортовать её федералам. Ряховский и Ковальский склонились над картой города, где египтолог наскоро изобразил все их с Марго геометрические выводы. Все изложенное немцем неплохо вписывалось в общую концепцию, прежде освоенную на пентаграмме, однако собравшимся выводы казались довольно натянутыми.

– Они что, собрались взрывать ВВЦ? Какой в этом смысл? – недоумевал Ряховский.

Ему явно требовалось немало сил, чтобы не сорваться в гневную тираду. Ратцингер мог понять его негодование. Наверное, впервые за свою многолетнюю карьеру Ряховский чувствовал себя не в своей тарелке. Он столкнулся с чем-то ему неподвластным. С тем, что едва укладывалось в его голове. И сложившаяся ситуация непонимания и, как следствие, бессилия перед лицом нового врага ожесточала и раздражала следователя.

– Нет-нет, я так не думаю, – замотал головой Ратцингер. – Это всего лишь промежуточный этап на пути к следующему вокзалу. Сейчас на ВВЦ никого нет, кроме любителей погулять на ночь глядя. В этом очень мало смысла.

– А вот все оставшиеся вокзалы москвичи яростно штурмуют, – вмешалась Алиса, последние полчаса изучавшая сводки новостей. – Горожане вовсе не глупы. Они догадались, что все эти взрывы связаны между собой, а потому как можно скорее пытаются покинуть город. Большинство на машинах, но многие решаются и на отчаянный побег через уцелевшие вокзалы.

Час от часу не легче.

– Мы должны четко и ясно вычислить место следующего нападения, – вернул их к насущной проблеме Ряховский. – Вариантов еще слишком много. Они не тронули ни один из трех вокзалов, а также Савеловский, и теоретически могут снова попытаться нанести удар на Павелецком, который мы героически не дали подорвать. Его уже оцепили и проверяют. К тому же мне все еще кажется, что у них может вполне хватить наглости снова явиться на Белорусский вокзал, чтобы, как вы говорите, завершить символ пятиконечной звезды.

Будучи не до конца уверенным в собственных выводах, Ратцингер не посмел возражать федералу. Но интуиция подсказывала ему, что Ряховский заблуждается. Сеттиты не глупы, а потому в охраняемое полицейскими место вряд ли полезут. Им было проще смириться и продолжить свой кровавый крестовый поход на жителей столицы ради воплощения некоего ритуала, о сути которого он сам не имел ни малейшего понятия. Однако приглашённый эксперт старался не подавать виду, чтобы не потерять место в команде. Это был уникальный шанс прикоснуться к тому, что он лишь опосредованно изучал целое десятилетие, и теперь не намерен был так легко упускать. Ратцингер совсем не верил в правильность суждений Ряховского, но больше группе похвастаться было нечем. Лучше хоть это, чем ничего. А часы продолжали тикать.

– Нам нужно отправиться на место, – твердо произнес он наконец. – Отсюда мы вряд ли поймем, что авторы стишка имели в виду и куда указывали. Необходимо побывать «на натуре», скажем так.

Ряховский смерил его недовольным взглядом. Затем скомандовал:

– Тогда быстро в машину. Времени на экскурсии у нас нет.

В бескрайней далекой пустыне вздымались пески. Миллионы мелких частиц собирались в тучи и заполняли небо, закручиваясь в вихри возле гигантского каменного строения идеальной пирамидальной формы. Черные гладкие грани словно манили внутрь, звали раскрыть их тайны.

Маргарита Романова видела исполинскую черную пирамиду во всем её величии посреди нетронутой древней пустыни. Посреди первозданного, первобытного хаоса, живущего своей жизнью, высилось это олицетворение порядка и четкости. Девушка представляла, как вокруг могучего строения рассыпаются в пыль камни и горы. Как борются за жизнь, воплощенную в единичных каплях воды, живые существа. И при этом они все равно становятся жертвами либо друг друга, либо палящего беспощадного солнца. Даже то, что человек возвел из камней и стали, оказывается ничтожным по сравнению с первобытной мощью пустыни с её обжигающими песками.