Хосе Сомоса - Кроатоан

— Ты не можешь так поступить, — вмешивается Кармела.

— Ну конечно могу, — усмехается бывший полицейский, глядя только на Логана, точно вызывая на поединок. — Мудрый ведь говорил: Большая Мать, «дикая жизнь»… Оставим таблетки людям цивилизованным… Только ты и я. Не волнуйся, Кармела, мы уйдем достаточно далеко, чтобы нас не коснулся следующий здешний пик, — ну, если повезет.

Кармела видит, что Логан тоже улыбается, словно принимая вызов.

— Думаешь, мне ссыкотно? — Логан, не переставая улыбаться, уже идет к двери под прицелом Нико. — Бизону не ссыкотно. Я уже прошел через это, а ты еще нет.

— Прекрасно, — отзывается Нико. — Я уж точно могу пройти все, что прошел ты.

— Нико, тебе не нужно… — шепчет Кармела, чувствуя, что вот-вот разревется.

Художник весело подмигивает, продолжая держать Логана на мушке. А тот уже открывает наружную дверь.

— Успокойся, Кармела, я делаю то, чего, согласно Манделю, не могу не делать, а вдобавок ко всему мне еще и нравится. Я хочу преподать этому щенку такой урок, которого он не забудет… А заодно попытаюсь разобраться еще в парочке «преднамеренных заблуждений». — Уже на пороге бывший полицейский снова поворачивается к Кармеле. Их взгляд сродни тем, которыми порой обмениваются люди, не знакомые друг с другом, но уже чувствующие, что они навеки вместе. Нико тянется, чтобы обнять ее свободной рукой. Уткнувшись в широкое тело художника и бывшего полицейского, Кармела превращается в маленькую девочку и заходится неровным горьким плачем. Он целует ее в волосы. — Мы еще увидимся, если такое возможно. И давайте уже, глотайте. Удачи.

Кармела смотрит мужчинам вслед сквозь завесу слез: две тени в ночи, шагающие мимо «вольво», покосившегося под грузом мертвых тел.

Нико Рейноса больше не видит мерцающего света в окнах обсерватории. Теперь их обволакивает темнота ночи без луны, с клочковатыми тучами. Логан хромает впереди — ни дать ни взять раненый танцовщик с обнаженным торсом.

— Смотри куда ступаешь, Большой Мамонт, ты же еле идешь.

— Получше тебя, старая сучка, — огрызается Логан.

«Вот уж точно, повеселюсь я на славу», — предвкушает Нико.

Дорожка идет вверх, и путники тоже. У Логана нет необходимости оборачиваться и спрашивать указаний; Нико тоже помалкивает. На подъеме дорога сужается, становится такой узкой, что, хотя путники идут посередине, высокие ветви деревьев задевают их с обеих сторон. Художнику вспоминаются прогулки по лесу вместе с отцом, когда тот рассказывал мальчику о работе в полиции, о справедливости и чести, обо всех надеждах, которые он возлагает на сына. Из-за этих воспоминаний в Нико нарастает злость на Логана. Его детская вера в Большую Мать — всегдашний предлог для жесткого секса и употребления наркотиков — позволила Логану быть тем, что он для себя выбрал, творцом самого себя, артистом в своем собственном театре.

— Слушай, Логан, а кому пришла в голову мысль о Стае? — ехидно интересуется Нико. — Все ваши маски, ритуалы, празднества… Даже для тебя это слишком тупо.

Парень не отвечает. Они прошли узкую полосу деревьев и вышли на поляну, с которой виден одинокий холм и ночное небо.

— То, что юнцы обоих полов танцуют голышом в масках, обдолбанные дальше некуда, — это, по мне, дело нормальное, — продолжает бывший полицейский, не обращая внимания на молчание Логана. — А вот похищения — нет. Ваша извращенно-анархическая идеология — зададим-ка перцу этим папиным дочкам и сыночкам — для меня полная дичь. Почему ты остановился?

Художник видит неподвижную спину Логана, кладет палец на спусковой крючок и поднимает ружье. Логан задирает голову к небу. Нико осторожно приближается, и вот они стоят бок о бок. То, что видит Нико, заставляет его позабыть о Логане.

Это похоже на морскую звезду двадцати метров в диаметре. Но плывет это между деревьями. Один лучик сгибается, другой удлиняется, все происходит плавно и величественно. Второе похожее существо следует за первой звездой на некотором расстоянии. Воздушные змеи, живые и гибкие, собранные на забаву детям великанов. И, только всмотревшись внимательнее, Нико различает внутри этой массы составляющие, бьющиеся ровно и ритмично.

— Птицы, — шепчет художник.

Он не понимает, какие это птицы, и сомневается, что даже Кармела смогла бы их узнать. Во́́роны, сороки, аисты? И не только они. Нико видит большие крылья и маленькие крылья. Они соединяются, как плитки в геометрической мозаике, как элементы на рисунках Эшера, где белая голубка является фоном для черной голубки, а черная голубка — фоном для белой. Но вот что самое странное: сближение птиц не затрудняет их полета — напротив, наделяет его новыми качествами: размахом и мощью. Звук, который возникает в результате, — это не биение множества крыльев, а повторяющееся эхо у самой нижней границы слышимости. Шелест маятника, качающегося в небесных высях.

Нико застывает в восторженном созерцании, пока не замечает на себе взгляд своего пленника. «Вот же хитрая бестия…»

Логан не сдвигается с места — он резко выбрасывает вперед обе руки. Но Нико реагирует так же стремительно и не позволяет дотянуться до ружья. Логан отступает назад, как будто в ожидании выстрела. Когда пленник понимает, что Нико стрелять не намерен, он разворачивается и бежит вниз по склону. Художник бросается за ним. Ночная погоня заканчивается, когда бывшему полицейскому удается повалить этого дикого кота и усесться верхом. Нико безжалостно лупит полуголого юношу по лицу, Логан сносит трепку без жалоб. Когда Нико останавливается, у парня по губам и из носа струится кровь.

Нико поднимается, тяжело отдуваясь. Он лишился дробовика, но на поясе у него по-прежнему висит пистолет Логана.

— Еще? — подзуживает бывший полицейский. — Сам решай, Логан. Мне зашибись как понравилось тебя колошматить, так что, если хочешь, я уберу ствол и мы продолжим… Но прими один совет: не пытайся забрать у человека оружие, если у тебя нет продуманного плана.

Логан, пошатываясь, встает, но продолжать не пытается. Он поднимает руки.

В драке Нико потерял фонарик, но быстро находит его по свечению.

— Пошли, раздолбай. Давай туда залезем.

Теперь Нико держит Логана на мушке пистолета. Они идут к холму. Невероятные пернатые фигуры продолжают дирижаблями парить в воздухе. Художнику это зрелище почему-то напоминает ленто из моцартовской Сонаты фа мажор, которую так любил слушать Мандель. Творческая фантазия добавляет красок к формам, плывущим в этих сладостных звуках. И Нико жалеет, что не может перенести все это на холст.

Наконец они достигают вершины. С холма открывается вид на море густой темноты. Вглядевшись пристальнее, Нико различает внизу отдельные дома и группы сельских построек, возделанные поля и линии проводов. Все это принадлежит природе, еще не знакомой с человеческими технологиями.