Юрий Саенков - Унэлдок

Сомов зафиксировал в блокноте время и приписал к цифрам: «Почта». Затем локализовал почтовое отделение, нажал «включить все маркеры в зоне локации», переписал и тут же «пробил» личные номера всех, кто был в тот момент в здании — ещё одно «ситуационное досье». Кроме егеря там находились сотрудница почты гражданка Антонина Глотышева и пенсионерка Варвара Шубина — обе местные жительницы.

На почте Чумаков пробыл всего пару минут. И вот его маркер снова в движении — скользит по деревне в сторону озера, через жилой массив, по понтонному мосту. И дальше, мимо приусадебных земель госпожи свет Стахновой вдоль канала в сторону деревни Бережки.

Чумаков движется довольно быстро. Быстрее, чем обычный пешеход. Значит, скорее всего, едет на велосипеде.

Сомов ускорил запись.

Маркер Чумакова пролетел до Бережков, свернул в сторону озера, понёсся по пустынному пролеску туда, где между плотными тёмно-зелёными шапками деревьев блестели крыши построек усадьбы супругов свет Мулячко. Егерь миновал усадебный комплекс и покатил по песчаной дороге мимо зарастающего пруда, через сосновый бор до лесного домика на берегу.

Всё! Ни одной остановки на своём пути Федька так и не сделал. Значит, предупредить Ладожского невидимку о том, куда направился Точилин, он мог либо в магазине, либо когда заходил на почту. Либо… Либо невидимка ждал его в береговом домике.

Потирая уставшие глаза, Сомов откинулся на спинку кресла.

Он вспомнил этого совсем ещё неоперившегося парнишку с бесхитростным взглядом, оттопыренными ушами, всячески стремящегося помочь следствию. Чутьё подсказывало, что во всей этой истории с телефоном Точилина Федька был совершенно сбоку-припёку. Но чутьё чутьём, а практика говорила об обратном. В тихом омуте, говорила практика, такие черти водятся, что только держись!

А над Новой Ладогой бушевала гроза.

Да такая, какой не видели уже очень давно. Молнии порой били одновременно из разных мест. От их электрических вспышек становилось светло, как в хирургической. Казалось, над всей округой моргает испорченная лампа дневного освещения, какие стояли в допросных комнатах и нередко специально не заменялись, потому что беспрерывное хаотичное мерцание света, как известно, вызывает тревогу и очень помогает в деле дознания.

Грозовой фронт катился от озера вдоль пепельно-чёрной взъерошенной реки Волхов.

На Лопатицы выехали заутро, с расчётом добраться до села к открытию почты.

В небольшом душном помещении почтового отделения было безлюдно. Почтмейстер Антонина Глотышева на вошедших не обратила внимания. Сухощавая женщина примостилась на крохотном стульчике среди коробок и упаковок с газетами и увлечённо читала книжку в замусоленной обложке.

— Что пишут? — бойко вступил Каша.

— Чо нать? — грубо поинтересовалась в ответ Антонина, не отрываясь от чтения.

— Тебя, голуба! — прорычал майор, враз заводясь от такой непочтительности. — Книжонку свою отложи! Или здесь библиотека, а мы адресом ошиблись?!

Едва увидев офицерские кожанки, женщина выронила книгу и резво подскочила, оправляя юбку.

— Ой, простите, господа командиры! Не ожидала таких гостей! А то ведь приходят рыбаки пьяные, топчутся, от работы отвлекают.

Её некрасивое обветренное лицо жалостливо сморщилось.

— Антонина Глотышева? — сурово спросил Каша.

— Я. Глотышева. Да.

— Вот этот человек знаком тебе?

Каша сунул в лицо почтальонше планшетку с фотографией егеря.

Женщина испуганно упёрлась взглядом в изображение.

— Да это же Федька Чума! Местный наш парнишка. Отец его ещё…

— Когда в последний раз видела его? — перебил Каша.

— Ой, да… Когда? С неделю не заходил, поди. А так, бывает, то заходит, то нет и нет его.

— Теперь внимательно очень. Двадцать второго мая, суббота, утро. Он заходил сюда. Тут была гражданка Варвара Шубина. Помнишь?

Женщины плаксиво и не слишком натурально всхлипнула.

— Да как же вспомнить-то, столько времени ушло. А?

— А ты постарайся!

— Ой! Так раз Варвара Никитишна была, так вы у ней и спросите! Она нечасто тут бывает. С начала года раза два и заглядывала всего. И Федьку она знает. По молодости доча её за Федькиным отцом бегала. Отец-то у Федьки…

— Варвару Шубину мы обязательно спросим. Но мы хотим и тебя послушать. Вспоминай, что делал Федька в тот день у тебя на почте?!

— Батюшки-батюшки! Да я ж!.. Как вспомнить-то, если столько народу тут каждой день проходит?!

Каша высунулся на улицу.

— Скоробогатов! Дуй сюда!

Вошёл высоченный Скоробогатов и вытянулся перед майором, едва не задевая макушкой потолок.

— В гости к нам поедешь, Антонина Кузьминична, — хлопнул ладонью по деревянной стойке Каша. — В машину её! А мы к Шубиной.

Варвара Никитична Шубина жила неподалёку, на другом берегу старого канала. Дом её располагался в двух дворах от обветшалой церкви.

В сенях пахло лежалым старьём и навозом.

— Варвара Никитишна, встречай гостей, — прокричал майор, поднимаясь по скрипучим ступенькам крыльца.

В глубине избы что-то тихо звякнуло, раздалось шарканье ног, лязгнул отпираемый запор. В дверную щель высунулось морщинистое старушечье лицо.

— Хто?! — строго спросила старуха, слепыми глазами силясь разглядеть гостей. — Вы чяго тута? Хто такия?!

— Гос-безо-пасность! — отчеканил Каша. — Эм Гэ Бэ!

— А-а-а-а, — проскрипела старуха. — А чяво хотели?

— Поговорить. Открывайте.

— Ну, входитя.

Старуха развернулась и зашаркала вглубь избы.

Офицеры, пригибая головы под низкой притолокой, вошли в комнату.

Едва переступив порог, Каша зашарил глазами в поисках портрета монарх-президента. Отсутствие такового он считал не просто какой-то непатриотичной небрежностью, а умышленным проявлением неуважения к власти и завуалированной формой протеста. Что, по сути, являлось нарушением закона о критике власти.

Портрета на стенах не оказалось. На лице майора тут же проступила нехорошая улыбка. Он посмотрел на Сомова и красноречиво повёл бровями.

Комната выглядела бедно, но довольно опрятно. На вымытых полах цветастые плетёные коврики-дорожки, на окнах чистые вышитые занавески. У дальней стены чернел допотопный сервант, за стёклами которого виднелась аккуратно расставленная посуда и несколько фарфоровых статуэток. Рядом с сервантом примостился угловатый комод, покрытый большой кружевной салфеткой. Высокая металлическая кровать была заправлена. В зеве печи отдыхали несколько закопчённых чугунков и сковородка. В красном углу почти под самым потолком на небольшой угловой полочке стояла пара потемневших от времени икон, на которых едва угадывались лики. И только белые глаза их, словно из глубины времён, глядели с потрескавшихся досок живо и как будто с укором.