Ян Валетов - Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2

— Значит, — произнес Каиафа, едва заметно насупившись, — ты тот самый иудей, что пошел против Закона Мозеса? Ведь ты врачевал в шаббат, галилеянин?

— Я не нарушал шаббат, — возразил Иешуа все с той же благожелательной интонацией в голосе. — Я лишь сказал, что не человек создан для шаббата, а шаббат для человека. Бог не запрещает спасти чью-то жизнь в праздник, если это настоящий Бог.

— И ты спас жизнь? — спросил Каиафа с насмешкой. — Это, конечно, все объясняет… А что случилось бы, если бы ты дождался первой звезды и не нарушал бы запрета?

— Человек бы умер, первосвященник. Человек, для которого Мозес создал Закон, был бы принесен в жертву букве Закона.

— Мудрецы годами спорят, можно ли готовить лекарства в шаббат, а ты уже все решил. Если больной умрет в шаббат, значит, так решил Неназываемый.

— А, может быть, если я помогу ему в шаббат, то это тоже Его воля?

Несмотря на то, что клокотало в его груди, первосвященник казался спокойным — с годами он научился в совершенстве владеть собой и знал, что умение скрывать истинные чувства может быть оружием пострашнее стали.

Он поглядел на стоящего перед ним галилеянина и с укоризной покачал головой, словно отец, отчитывающий сына за незначительный проступок.

— Ты, как я посмотрю, совсем меня не боишься, человек… — протянул он, и вопросительно поднял бровь. — А зря…

Рука его привычным движением огладила ухоженную бороду.

— Что ж, начнем сначала… Отвечай на вопросы — и только на вопросы, галилеянин! Я не могу убить тебя без суда, но нет закона, что запретит мне причинять тебе боль. Ты понимаешь, о чем я говорю? Или мне позвать палача, чтобы он проверил прочность твоей шкуры?

Краем глаза Каиафа уловил одобряющий кивок Ханнана и вдруг понял, что одобрение старый паук отдает не ему.

Тесть поднялся (поднялся тяжело, слышно было, как захрустели суставы), с трудом распрямил спину, стал у Каиафы за спиной и лишь потом сделал знак слугам. Двое рабов, выскользнув из предутреннего сумрака, перенесли кресло Ханнана поближе к сидению первосвященника.

— Чего уж там… — сказал Ханнан, садясь (снова сломанными ветками захрустели старые кости). — Наш гость так хорошо осведомлен о наших с тобой, Каиафа, взаимоотношениях, что мне пора выйти на свет. Представляешь, что говорят о нас на рынках и в тавернах? Да последняя бродячая собака в Ершалаиме знает, кто хозяин в доме… Так, Иешуа?

Га-Ноцри разглядывал Ханнана с нескрываемым любопытством. Даже ноздри проповедника едва заметно раздувались — он принюхивался к сильному неприятному запаху мази, которой пользовался бывший первосвященник. Он слышал вопрос, но не стал отвечать — лишь пожал плечами.

— На самом деле, — продолжил старик, рассматривая Га-Ноцри в ответ, — я не хозяин своему зятю, а он мне не слуга. Тот, кто думает так — неумный человек. Я бы такому глупцу не верил — это до добра не доведет. Я опытнее, старше Каиафы, больше прожил на этом свете, я лучше знаю опасности, которые подстерегают мой народ, могу заботиться о безопасности, следить за тем, чтобы никто не вышел из подчинения. Я не только умен, но я еще и стар. А зять мой, пусть Всевышний продлит его годы, молод. Я пользуюсь его молодостью, а он моей мудростью — это выгодный, взаи-мообразный обмен. Вот ты, Иешуа, наверняка считаешь меня чудовищем, а ведь я вовсе не так страшен, как тебе представляется.

Ханнан снова сделал знак, и смуглый раб подал ему кубок то ли с вином, то ли с водой, а, может, и с лекарством. Мазь для суставов пахла настолько сильно, что все остальные запахи было не различить.

— Вот скажи, Каиафа, разве я страшен? Разве можно сравнить меня с каким-нибудь сатрапом греческого полиса? Или с наместником? Или, не дай бог, с римским прокуратором или его слугами?

Каиафа, потерявший дар речи от преображения тестя, покачал головой.

— Вот видишь… Не похоже, чтобы муж моей дочери меня боялся!

Ханнан улыбнулся высохшими губами, но глаза его оставались выцветшими и равнодушными. В них даже угрозы не было — только любопытство наблюдателя. Так сытый паук смотрит на муху, попавшую в его тенета.

— Ты — Иешуа по прозвищу Га-Ноцри, галилеянин, — продолжил он. — Сын плотника и прачки, получивший образование в бейт-мидраше, в Нацрете. Потом ты учился в Александрии, некоторое время пробыл у ессеев в Кумране, но не прижился, что неудивительно. Никогда не понимал смысла их безрадостной жизни! Так вот… Ты учен, знаешь греческий и латынь, не только говоришь, но читаешь и пишешь на этих языках. Ты — философ, имеющий свою школу, по примеру греческих. Но твои ученики — не молодые ученые, а простые рыбаки, крестьяне, бывшие бунтовщики и изгои. Среди твоих учеников нет женщин, но вокруг тебя их множество. Они помогают тебе вести хозяйство. Среди них есть богатые вдовы, и это дает тебе возможность безбедно жить на их пожертвования и еще на подаяния тех, кому по душе твои философствования. В деньгах ты не нуждаешься, крышу над головой тебе дают твои почитатели. Я ничего не упустил?

Иешуа снова ничего не ответил, но и взгляда от Ханнана не отвел.

— Итак… Переходим к главному… Ты — бродячий проповедник, называющий себя машиахом. И уже этого достаточно, чтобы забить тебя камнями с полным на то основанием. Можешь не отвечать мне, пререкаться со мной и даже лгать, если хочешь. Мы все о тебе знаем. Человек, который ложно говорит от имени Бога, должен быть приговорен к смерти. Это Закон. Тот, кто выдает себя за Бога — тем более. И обсуждать тут твои врачевания в шаббат нет особого смысла. Это серьезный проступок, конечно, но зачем тратить на него время, если есть гораздо более серьезные проступки? Итак, еще раз спрашиваю тебя, Иешуа… Ты машиах?

— Ты сказал, — ответил Га-Ноцри, и пожал плечами.

— Значит, ты не признаешься? Что ж… У нас достаточно свидетельских показаний. Ведь твои ученики везде болтали о коронации на горе Хермон… Ты не только машиах, ты еще и Царь Иудейский! Как ты, сын плотника и прачки, мог возомнить о себе такое? Ты — кровь Давидова? Ты — спаситель Израиля? Освободитель от римского владычества? Пророк?

Старик искренне рассмеялся. Не расхохотался сардонически, а именно рассмеялся очень добрым и приятным смехом. Он не гневался — он наслаждался ситуацией.

— Я не пророк, — сказал арестованный. — Я никогда не называл себя пророком.

— Я знаю, — кивнул Ханнан. — Ты — самозванец. Но опасный самозванец. И знаешь почему, Иешуа? Странно… Потому, что ты умен, образован, фарисей по сути и очень хорошо знаешь Книгу… Потому, что ты не призываешь брать силой дворец Ирода или идти на Кейсарию. Ты приходишь в Храм, зная, что сердце Израиля — в вере и Боге. Потому, что тот, кто владеет Храмом, владеет всем. И что ты заявляешь, лжец? Ты говоришь, что разрушишь этот Храм и на его месте за три дня воздвигнешь новый? Да кто ты такой, чтобы обещать такое? Кто может построить в три дня Храм, который великие строили сотни лет?