Ян Валетов - Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

Короткий свист, тяжелый «мясной» удар, человеческий крик, пронзительное ржание раненой лошади…

Флавий рухнул в дорожную пыль и больно ударился спиной о камни.

Центурион Маркус Скаевола, сопровождавший Иосифа в вылазке, прокричал хрипло, скатываясь с седла, и по его команде над упавшим сомкнулись щиты. Это была запоздалая предосторожность: несколько камней, выпущенных пращниками, и с добрый десяток стрел упали на землю на расстоянии в две дюжины локтей, и только круглый булыжник, прыгая, подкатился ближе остальных — ни один снаряд не достиг цели, ни одна стрела не вонзилась в поднятые щиты. Превозмогая боль, Флавий привстал, чтобы увидеть рану, но не успел разглядеть ничего, кроме торчащего из бедра окровавленного древка — повинуясь приказу центуриона, трое легионеров подхватили его под руки и ноги, да потащили прочь быстро и безжалостно, словно несли не раненого, а мертвеца.

А толпа на стене ревела на одной высокой ноте, как во время представления на арене в Кейсарии. Флавий всем телом ощущал волну ненависти, льющуюся на него сверху, и от этого было еще больнее. Разве могла разорванная плоть болеть больше, чем раненая душа?

Хромота останется на многие месяцы — это Иосиф знал наверняка, а потом, может быть, и пройдет. А вот звериный крик, полный радости и торжества, будет жечь память всегда. До самой смерти.

Сдержав стон, Флавий сделал еще шаг и, почувствовав на спине чей-то взгляд, вздрогнул и оглянулся, закусив зубами губу вместе с возгласом.

Старик-сикарий смотрел на него из-под сожженных бровей, и взгляд его был мрачен и ясен. Ясен настолько, что Флавий невольно перевел взгляд от темных, как растопленная смола, глаз на вспоротый гладиусом бок.

— Я знаю тебя, — сказал раненый, и Флавий удивился еще раз — теперь голосу старика: низкому, с влажным, хриплым звучанием, в котором отчетливо слышалась сила и уверенность. — Ты Матить-ягу. Проклятый.

Иосиф повернулся к раненому грудью, стараясь не кривиться от боли.

— Да. Я Иосиф бен Маттиаху, священник первой череды. Проклятый. Ты боишься говорить с тем, кого подвергли херему?

Может быть, Флавию показалось, но в тот момент он готов был поклясться, что в глазах старика промелькнули искорки смеха.

— Мне не впервой говорить с проклятым.

Иегуда попытался приподняться, но попытка получилась неудачной, и старик застонал, вновь опускаясь на землю.

— Поможешь мне сесть?

— Попробую…

Когда человек, не так давно раненый в ногу, помогает человеку, только что раненому в бок, на мгновенный успех рассчитывать трудно, но Флавию удалось посадить старика, хоть и с третьей попытки.

Пахло от незваного гостя тяжело — старостью, немытым телом, кровью и паленым волосом. Но дыхание не было зловонным, как того можно было ожидать, и зубы у старца сохранились на удивление, хоть справа не хватало клыка. Бен Маттиаху видел людей втрое моложе его, у которых во рту не оставалось ни одного целого зуба — лишь черные сгнившие пеньки.

Усевшись спиной к стене походного шатра, раненый выровнял дыхание и посмотрел на Флавия снизу вверх. С любопытством посмотрел, без ненависти, но и безо всякой симпатии.

— Ты знаешь, кто я, — констатировал императорский еврей, — а вот я тебя не знаю. И не уверен, что хочу знать, кто ты и откуда…

— Не знать проще, — согласился старик и улыбнулся, отчего пузыри ожогов на его правом виске сморщились. — Но если хочешь — спроси, и я отвечу. Только вот что тебе скажет мое имя? Я не купец и не банкир, как мой отец. Я не священник первой череды. Я давно уже никто. Хоть мать говорила мне, что наши предки были влиятельными людьми, но она давно спит на кладбище в Александрии. Так давно, что ее пелены окаменели. Мне никогда не узнать, что она имела в виду.

— Твое имя? — спросил Флавий.

— Иегуда, сын Иосифа.

— И это все?

Старик попытался пожать плечами, но тут же застонал от боли в боку.

— Что еще ты хочешь знать? У меня нет титулов. У меня ничего нет…

— У тебя было вот это…

— Сика… Конечно. Это мой кинжал.

— Это не кинжал, — проговорил Флавий зло. — Вот это, — он показал на висящий на центральном столбе пугио, заключенный в кожаные ножны. — Это — кинжал. А это — жало подлого убийцы…

— Сейчас ты спросишь — сикарий ли я? Потом примешься меня обличать… Да, сын Маттиаху, я сикарий. Я был разным. Я и сейчас разный. Я был сикарием, трактирщиком, пекарем, менялой. Я растил сады, был моряком, торговал деревом, камнем и специями. До того, как ты родился, я успел увидеть и пережить столько, что другому бы хватило на две жизни… Жаль, что прожить две жизни не дано никому… И время, наверное, совершило круг. Моя страна умирает и я снова — сикарий. Но не потому, что разделяю их путь, а потому, что сейчас не вижу пути другого! Ты это хотел услышать?

— Я услышал, что хотел, — произнес Флавий, садясь в раскладное кресло, стоящее у стола.

Сел он неловко, задев столешницу рукой. Дорожный письменный прибор, подарок Веспасиана, закачался, и, не будь он столь увесистым, обязательно бы упал на утоптанный земляной пол. Падение не могло повредить металлическому прибору, но Иосиф невольно резко протянул руку, пытаясь удержать доказательство императорского расположения от полета вниз.

— Болит? — осведомился Иегуда.

Флавий кивнул.

— Это был хороший выстрел, — сказал старик. — Случайный, но хороший. Я видел это со стены. Тебе повезло. Если бы стрела пошла чуть выше, он бы попал тебе в грудь. Не думаю, что мы бы сегодня разговаривали…

— Случилось так, как случилось, — ответил Иосиф с некоторым раздражением. — Когда я увидел твой бок, то тоже посчитал тебя мертвецом. А ты жив и даже можешь говорить со мной…

— Я даже мог убить тебя… И сейчас могу, — сказал старик неторопливо и спокойно. Настолько спокойно, что Флавий почему-то сразу поверил: раз говорит, что может, то это действительно так. — Ты не представляешь себе, сколько людей мечтает увидеть твои внутренности гниющими на солнце, бен Маттиаху. Твоя смерть сделала бы их счастливыми, пусть ненадолго.

— Чужая смерть вряд ли может сделать кого-то счастливым надолго…

— Наверное, — согласился Иегуда. — Меня, например, не делала. За свою жизнь я убил множество людей и никогда не радовался ничьей кончине. Но люди разные. Скажи мне, могу я спросить тебя кое о чем?

— Спрашивай.

— Правда ли, что ты один вышел из пещер под Иотапатой?

Флавий посмотрел в глаза собеседнику, стараясь понять — не насмехается ли раненый над ним?

Насмешки не было. Старик смотрел на Иосифа серьезно, без тени издевки.