Петр Ингвин - Смыжи [litres самиздат]

– Привет.

Павлик поднял удивленный взгляд.

– Что-то случилось?

– Нет. Пока нет. Захотелось поговорить.

– Я не лучший выбор для этого, у меня рык уже удается лучше многих слов. Но спасибо, что не забываешь. – Павлик сидел в гудящей от ветра палатке, из плохо закрытого проема задувало, ткань ходила ходуном. – Что сейчас читаешь?

Надеется, что его новую книгу?

– «Братьев Карамазовых».

Горбовский поморщился:

– Это чье?

– Не знаешь Достоевского?

Он же закончил Литературный. Или теперь Федора Михайловича не изучают? Или Павлик издевается?

– Почему я обязан всех знать? – возмутился тот с показным пылом, и стало ясно, что действительно издевается. – Я писатель, а не читатель. «Братья Карамазовы». Фу. То ли дело мои «Полночь. Средневековье», «Необитаемый континент» или «Гулливер среди лилипутов».

– «Гулливер» не твой.

– Ну чего ты придираешься к словам? Пусть «Муха в комарином рое», смысл ведь тот же? А тут: «Братья Ка-ра-ма-зо-вы». Жуть. Что за название, кто такое в руки возьмет? Где посыл, или, на худой конец, красота или дерзость звучания? Брр, сказанул же: «красота на худой конец». Вот и «Братья Карамазовы» из той же серии, сплошное «брр». В общем, где в названии интрига, где завлекающий крючок? Я же не пишу «Сестер Кочумазовых», хотя мог бы. И сюжет, кстати, давно готов. Живут-бывут три сестры. Одна мечтает накормить весь мир, вторая – одеть, третья – переспать с правителем и залететь от него. Еще там будет сватья, мудрая баба, которая в силу профессии разбирается в людях, понимает, в чем общее благо и личное счастье, и всеми силами не допускает третью, ветреную девку, до царя. Ну, дальше, как положено – скандалы, интриги, расследования, показывается все, что скрыто… Не буду пересказывать целиком, но у третьей все получается. Конец. Мораль: «Историю пишут победители».

– Если выкинуть мораль, то сказку с таким сюжетом уже написал Пушкин.

– Да хоть Атомнобомбин-Пистолетов. И ты сам хоть понимаешь, что сказал? «Выкинуть мораль»! Ее и выкидывали веками, и читали после этого люди куцые истории с перевернутым смыслом про благородных разбойников, грабителей и убийц, и про заботившихся о семье мафиози, и про хороших мстителей, пачками убивавших плохих представителей закона. Если мститель хороший, а представители закона плохие, то не мститель хорош, а закон плох. Всегда и всюду дело именно в морали. Убери ее – и получится то, что было раньше. Писатели – главные бойцы на этом фронте. Прежде, чем вызвать клавиатуру, нужно решить для себя: а я – на чьей стороне, за кого воюю? Станут ли люди лучше, когда прочтут мою книгу? – Горбовский помолчал. – А твой Пушкин – сволочь. Встречу – убью.

– А как же моральный императив «Не убий»?

– Я писатель, то есть, мастер слова, я обращаюсь с ним как хочу. Это чиновники пусть за слова отвечают, а я говорю как мыслю. К тому же, если знаю, что не встречу, почему не ляпнуть что-то мощное и для мозгов обычного человека убойно-заковыристое?

– По-твоему, ты – необычный?

– Посмотри на меня.

Гаврила Иванович посмотрел. Оранжевая шерсть. Конечности с перепонками. И что?

– Сам посмотри на себя, – сказал он. – Кому ты такой нужен? Каждый человек из миллиардов выбирает своего, единственного, который по значимости превышает и заменяет ему всех остальных. Внешняя необычность – уродство, внутренняя – красота.

Горбовский насупился:

– Хватит меня обижать. Говори, зачем позвонил.

– Какое странное слово ты употребил. Откуда это, почему именно «позвонил»? Пришло из времен колоколов?

– Я пишу не только о будущем, но и о прошлом. Раньше говорили «позвонил», а нынешнее «связаться» тогда носило другой смысл, и «связь» для меня носит пошлый оттенок.

– Как думаешь, любовь материальна?

Горбовский медленно поднял глаза и долго буравил Гаврилу Ивановича взглядом.

– Посмотри на меня. Ты видишь перед собой покинувшего людей оранжевого моржемедведя, а помнишь красавца-балагура, любимца компании, перед которым были открыты все двери, а он выбрал одиночество. Вспомни, почему это произошло. Теперь ответь сам, материальна ли любовь.

– Спасибо.

– Тебе спасибо, что позвонил.

Оказывается, горы заразны, ими можно заболеть. Боря заболел. Как только он очнулся, взгляд стал искать связывавшие небо и землю цветные громадины. Раскинувшаяся холмистая гладь, покрытая непричесанным сосновым «ежиком», казалась пустой, взгляду не хватало защиты от этой пустоты хотя бы с одной из сторон. Жизнь будто бы потеряла третье измерение. А плоская жизнь – разве жизнь?

Когда все закончится, нужно заказать дом именно в горах, чтобы вокруг – воздух и звезды, свобода и птицы. Чтобы жить на небесах в прямом смысле.

Жутко хотелось встать, но не позволяли подсоединенные трубки и провода. Вспомнилась живая, не тупо следовавшая программе, а искренне любившая пациента система жизнеобеспечения, которой Вадик подсоединил Яну к организму своего немешарика. Приходить в себя в стандартных условиях – совсем другое дело и другие ощущения, не зря закрытое ложе восстановителя прозвали гробом. Наверное, по мотивам сказки, где «гроб качается хрустальный», это больше всего напоминало внутренности медкапсулы.

Рядом почти неотлучно находилась Эля, ночью она спала в откинутом кресле, а днем разбиралась с остановленными проектами Зайчатника – ей поручили описать, над чем каждый из сотрудников работал и чем конкретно занимался в день перед трагедией. Виртуально ей помогал Сальер, в его многословных советах, если тактично подавить сон и дослушать до конца, всегда содержалось рациональное зерно.

Однажды, заметив движение, Эля не вовремя выглянула в окошко, хотя имелось конкретное распоряжение Колдуна на этот счет. И ведь знала, кого увидит. Хотела посмотреть на Андрея, которым прежде по-детски восхищалась?

Выговор ей Колдун сделал обыденным тоном, но лучше бы метал молнии и бил кулаком по столу. От бесцветного голоса мороз пробирал по коже.

Колдун связался с ними, едва Боря очнулся. Лицо координатора ничего не выражало, интонация была такой, словно тебя уже списали со счетов:

– Каков был приказ?

Вопрос поставил в тупик. Или Боря очнулся не окончательно?

– Какой именно?

– Последний.

– Спровоцировать живой дом на ответные действия путем нанесения организму человека опасных для жизни повреждений.

– Опасных, а не смертельных. Понимаю, курсант, что вы хотели как лучше. В результате вы подвели всех, сорвали планы, которые кроме вас никто не в состоянии выполнить. – В ответ на по-собачьи виноватый раскаивающийся взгляд Бори Колдун несколько смягчил тон, потому что теперь били сами слова. – На вас рассчитывали в другом, более глобальном эксперименте, а теперь человечество теряет последнюю надежду.