Юлия Рыженкова - Реинкарнатор [litres]

– Вы стирали память о прошлых жизнях…

– Ась? Я стирал память? Но это же невозможно! Ну кой-чего я умею, да. Посмотреть, помнит ли человек свое прошлое воплощение или нет. Но стереть память! Вроде взрослый мальчик, а верит во всякие сказки. Еще не ходил у деревянного Будды просить исполнения желаний? Сходи обязательно! Точно поможет! Бабка Марфа давеча говорила!

Борецкий внезапно прекратил паясничать и с серьезным лицом продолжил:

– Полиция рыла целый год. Свидетелей опрашивала. За мной следила. Не нарушал я ничего. Вот психолог я хороший – это да. И успокаивать клиентов, рыдающих от воспоминаний, я могу. Но за это не сажают, за это награждают. Так что не в чем мне каяться, нет за мной вины. И этого вашего Кучика я знать не знаю. Не выходил никто со мной на связь. Не знаю, что он натворил, но ни один идиот в бегах не будет связываться со Степаном Борецким, за которым установлена слежка! Да-да, я знаю, что Орден ее так и не снял. Знаю, что на моих телефонах стоят прослушки. Я молчу и терплю – может, хоть так вы все убедитесь, что я обычный законопослушный гражданин.

Костя сжал зубы, встал и молча ушел, захлопнув за собой дерматиновую дверь.

Борецкий ошибался. Орден мог кое-что сделать. У него было влияние и высочайший авторитет, а это значит, что к нему прислушивались. Полиция проявляла активный интерес к тем, на кого указывали инспекторы. Госслужащие и даже многие частные работодатели сверялись с «черным списком», публикуемым Орденом, и не брали людей из этого списка на работу, банки не выдавали им кредиты… Тот, кто переходил дорогу Ордену, быстро оказывался или в тюрьме, или на обочине жизни. Или же становился монахом. В монастыри принимали всех, кроме беспамятных.

Выйдя на улицу, Костя рассказал командору о своем провале. Борецкого нужно было брать, причем срочно, и уже в стенах Ордена выяснять, врет ли он. Но скомандовать ивановскому горкому напрямую командор из московского горкома не имел полномочий, мог лишь попросить, а в случае отказа – оспорить решение, обратившись к региональному приору. От Кости же уже ничего не зависело, и ему осталось тягостное ожидание.

Весь день прошел в бюрократических согласованиях, а утро следующего разразила ужасная новость: Борецкого убили. Тот хоть и кичился, что Орден ему ничего не сможет сделать, но сбежал сразу, как только Колесов от него ушел, а на рассвете полиция нашла труп – из города монах уехать не успел. Его застрелили в упор, приставив пистолет ко лбу, – таково заключение судмедэкспертизы. Мотив преступления обнаружили после еще одной страшной новости: девятилетняя Маша, проходившая по делу Борецкого в прошлом году как свидетель, покончила с собой. Безутешные родители признались, что девочка накануне вновь вспомнила свою прошлую жизнь.

– Не уверен, что помог вам. – Костя протянул руку Кире. – Кажется, еще больше навредил. Извините.

– Не за что извиняться. Я же сама просила. Мы всколыхнули это болото, и, честно, я очень рада.

– Всколыхнули… и обрубили последнюю ниточку, ведущую к Кучику.

– Извините, – опустила голову Кира.

– Теперь вы извиняетесь? За что? Или это вы пристрелили Борецкого? – улыбнулся Костя, пытаясь разрядить обстановку.

– За то, что у нас получилось взаимопроигрышное сотрудничество, – чуть улыбнулась в ответ Кира.

Костя захохотал:

– Если надо еще навредить – обращайтесь.

Кира кивнула и уточнила:

– Когда уезжаете в Москву?

– Сегодня.

– Ясно. С вами было приятно работать, Константин Юрьевич. – Она легонько провела ладонью по его предплечью. Костя не мог через ткань пальто ощутить прикосновение, но все же словно почувствовал прохладные пальцы на своей коже.

– Прощайте! – Девушка отдернула руку, развернулась и торопливо пошла. На ответное «пока» она не обернулась.

К полицейскому расследованию убийства подключились инспекторы Ордена, и все новые факты раскрывались чуть ли не каждый день.

Прошлогодних свидетелей допросили снова, и теперь большинство признались, что Борецкий действительно стер им память. В условия соглашения с ним входило и молчание, особенно – на допросах в Ордене и полиции. Однако причиной нынешней разговорчивости стала не гибель монаха, а то, что после его смерти стертая память ко всем вернулась.

Возможно, он просто блокировал воспоминания и блокировка после его смерти слетела? Но почему? Эту загадку пытались разгадать инспекторы Ордена, но лишь еще больше запутывались. Что случилось в час дня в пятницу одиннадцатого января – когда лавина прошлого вновь нахлынула на тех, кто надеялся, что избавился от нее уже навсегда? И кто из них через семь часов пустил пулю в лоб Борецкому?

Эти загадки не давали покоя и Косте, хотя дальнейшим расследованием он не занимался. Но еще больше его мучил вопрос, заданный Борецким: «Кто стер тебе память?» Кажется, тот в первые мгновения решил, что клиент побывал уже у другого спеца, и, лишь сообразив, что не знает никого с подобным даром, понял, что перед ним беспамятный. Неужели кто-то им всем стирал память? Если так, то когда это происходило? Сразу после рождения? Или еще до рождения? Кто и зачем это делал? И, главное, во благо или нет? Костя долго прокручивал в голове разговор с командором, состоявшийся по возвращении в Москву.

– Я думал, что Борецкий мошенник, что он врет людям, выкачивая деньги. Оказалось, это не так. Свои способности он использовал из чувства сострадания…

– Или он соврал тебе.

– Да, я думал об этом. Но не нашел смысла. Придумать такую философию за одну минуту ради какого-то клиента? Да и зачем? Мог бы сказать честно, что делает это ради денег. Я же не лама из его монастыря, передо мной отчитываться не надо.

Амгалан Тумэнович пожал плечами:

– Он может искренне верить сам в то, что говорит. Или нет. Это неважно. Скорее всего, когда проявились способности, Борецкого одолело искушение ими воспользоваться. Представь: у тебя есть суперсила, но использовать ее нельзя. Обидно же! А уж в том, чтобы находить оправдание своим неблаговидным поступкам, у человечества никогда не было проблем. Так что да, монах действительно мог считать, будто помогает людям. Хотя деньги при этом брать не забывал. И немалые.

– А на самом деле?

– А на самом деле он оказался подобен врачу, пожалевшему калеку с культей и ослепившего его, чтобы тот не видел больше своей культи и не страдал.

– Иногда страдание действительно можно уменьшить, закрыв глаза…

– Убегание в мир иллюзий в итоге всегда приводит к еще большему страданию.

По ночам Костя не мог уснуть: перед глазами появлялась счастливая девчонка в шапке с помпоном. Она очень хотела научиться жить заново, стать ребенком, пусть и в инвалидной коляске. Да, она обманула систему. Да, он понимал, что в детском теле находится совсем не невинное дитя. Возможно, в предыдущей жизни это был матерый убийца, и нынешние страдания – это то, что очистит его карму, даст возможность ему двигаться дальше. И тем не менее, когда перед внутренним взором возникали Машины глаза, ладони сами сжимались в кулаки, а зубы скрипели от бессилия.