Marty - Призраки белого мира

– Вот как. Но вам и не нужно рассказывать. Мне и так всё известно. Просто хотелось услышать вашу историю. Хотелось узнать, сознаетесь ли вы. Осознаёте ли вы вообще, что делаете?

Слова пугали, но голос становился тише. Речь замедлялась. Это хорошо.

– Я могу сделать так, что вас навсегда закроют…

Барри может.

– Доказать будет несложно… Вы и сами понимаете…

Интересно, сломан ли Барри.

– Что…?

Интересно, как устроены здоровые .

– Вы не… посмеете…

Посмеют.

– Вы не сделаете это в одиночку…

Один здесь только Барри.

– Увидимся, доктор…

Барри улыбался. Никто не способен так улыбаться. Жестокость и холод. Так интересно им …

***

– … не было никогда.

Старик молчал уже несколько минут. Левин не поднимал взгляда. Его пальцы сжимали столешницу.

– Это всё, что вы знаете о Барри? ― мужчина заговорил очень тихо.

– Барри… ― протянул старик. ― Барри носит чёрную рубашку…

– Я уже слышал это.

– Барри молод. Ещё совсем молод. У Барри есть будущее.

Старик разрывал на части кожуру мандаринов. Она рвалась. Отделялась сама от себя. Её становилось больше, чем было. Слишком неправильно.

– Что ж, спасибо, что рассказали, ― Левин встал, на его лице была улыбка, такая же, как и всегда.

Он направился к двери.

– Съешьте мандарин, ― вдруг прозвучал за его спиной голос доктора Бартона.

Внутри всё похолодело. Левин обернулся. В полном изумлении он смотрел, как старик протягивает ему красивый оранжевый фрукт.

– Почему?..

– Нельзя, чтобы вы умерли от голода… ― взгляд старика был пустым, голос звучал ровно.

Левин осторожно взял мандарин. Старик молча задрал голову к потолку. Не произнеся больше ни слова, Левин вышел за дверь.

Он задумчиво смотрел в пол. Минуту, две, три…

– …сэр? ― рядом стоял Грэгори.

– Извини, ты что-то сказал? ― Левин поднял взгляд и улыбнулся.

– Фишер и Бейкер поели, сэр.

– А, хорошо. У Бартона пока поднос не забирай.

– Слушаюсь. Будете сегодня говорить ещё с кем-то из них?

– Нет, ― Левин направился к лестнице. ― Наблюдай за ними. Докладывай обо всех изменениях в поведении. Я у себя.

– Так точно, сэр.

Левин бросил быстрый взгляд на три двери. Сквозь прямоугольные окошки лился искусственный белый свет. За дверьми сидели три человека. Три бывших учёных. У них не было будущего, они не осознавали настоящего, но они знали о прошлом. И им ещё предстоит рассказать о нём. И о том, что они сделали.

***

Ровный белый свет наполнял каюту. Левин сидел на полу. Мандарин ярко-оранжевым пятном время от времени поднимался в воздух и вновь опускался в его ладонь.

– У них не должно было остаться и намёка на самосознание. У них не должно было остаться чувств и эмоций. Они не могут давать оценку событиям прошлого или настоящего. Они не могут выражать собственное отношение к чему-либо в данный момент. Они могут помнить своё отношение из прошлого, в моментах, и говорить о нём, как о факте. Но сейчас у них не может быть мнения. Они не могут запоминать происходящее сейчас. Воспоминания не наслаиваются. Они пусты, все трое не способны развиваться. Их личностей не существует. И всё же…

Левин сжал мандарин. Кожура покрылась тонкими трещинками.

– Тамара осознаёт, что должна кем-то быть. Фишер сказал, что ему нравится хлопать. А Бартон… Бартон запомнил мои слова о голоде. Более того, он связал их с действием. Он не осознаёт голода. Он не понимает смерти. Он не должен осознавать хоть что-нибудь. Он не способен на взаимодействия, кроме моментальных, инициированных другим лицом. Но все они…

Левин начал очищать мандарин. Кожура слезала, оголяя бледно-оранжевые дольки.

– Они не пусты окончательно. В каждом из них что-то осталось. Но я не понимаю, как это возможно. За столько времени их личности должны были разрушиться. От них не должно было остаться ничего. Пустые тела, лишённые личности. Но это не так.

Тонкая белая кожица, как снежная паутинка, отрывалась и таяла, оставляя лишь гладкие оранжевые дольки.

– И почему проснулись они? Почему не проснулся сам Барри? Его тело перестало функционировать, когда проснулись они. Но всё должно было произойти наоборот. Барри должен был проснуться пустым, а все они умереть. Ведь их личности «затерялись», а его личность должна быть разрушена. Да, чёрт возьми, гораздо логичнее была бы смерть всех четверых! Но то, что произошло… Я не понимаю.

Дольки отделились одна от другой, рассыпались на ладони. Такие маленькие. Они больше никогда не станут единым целым.

– Они должны помнить что-то ещё. Они должны помнить, что произошло, когда они оказались в подсознании Барри. Они должны помнить, пытались ли переписать его.

Левин смотрел на дольки мандарина в своих руках. От них исходил резкий цитрусовый запах. Левину нравилось чистить мандарины. Но после этого они становились бесполезны.

– Они расскажут мне. Нужно лишь подобрать правильные вопросы.

Мальчику всегда нравились поезда. Он находил нечто особенное в том, как стремительно они уносились вдаль, постукивая колёсами по рельсам. Мальчик любил бывать в поезде. Он всегда ходил по вагонам, осматривал плацкарт и пустые купе. Поезда обустроены идеально. Мальчику нравилось встречать в поездах людей. Здесь люди всегда были особенными. Они встречались всего на мгновение, рассказывали что-то и мчались дальше, куда-то в свой собственный мир, сокрытый от мальчика. Но поезд объединял их всех. Всего на мгновение, иногда на час, иногда на несколько дней. Это время было особенным.

Вот бы весь мир был устроен, как поезд. Поезд, мчащийся в будущее, разрезая пространство бескрайнего времени.

– Винсент, не отвлекайся.

Женщина, сидящая напротив, всегда разговаривала очень строгим голосом. А когда мальчик смотрел в окно вместо того, чтобы заниматься чем угодно другим, она ещё так сурово сдвигала брови, что становилось не по себе.

За окном яркими белыми искрами проносились звёзды. В их блеске и стремительности было нечто особенное.

Мальчик посмотрел в свою тарелку. В расположении моркови и какой-то жёлтой каши не было ничего особенного. Он мог двигать их вилкой, выстраивая формы, похожие на звёзды и туманности, о которых читал в книгах, но тогда голос матери станет ещё строже.

– Быстрее доедай, пора ложиться спать. Завтра важный день.

По мнению матери, любой день, в который к ним заходили новые люди, был важным. Мальчику нравилось, когда эти люди о чём-то рассказывали. Слушать незнакомцев всегда было интересно. А ещё интереснее было провожать их, оставаясь наедине с рассказанными ими историями.

В этот раз важность дню придало появление толстой тётеньки, на шее которой сверкали разноцветные камни, и маленькой девочки в сияющем, как звёзды, сарафанчике.