Нелли Горицвет - Никто не избегнет блаженства

… – а потом я встретил Глорию, – продолжал Этьен, словно не замечая маминой реплики. Я с трудом сдержалась, чтобы не вздохнуть, и лишь крепче стиснула руки: не стоит посвящать маму в это дикое безумие любовных грез Этьена, – и тогда у меня появился смысл жизни!

– Глория? А кто это? – наморщила лоб мама.

– Это девушка Этьена, – быстро ответила я, – блондинка с веснушками.

– Что ж, Этьен. Я от души надеюсь, что она для тебя подходящая пара, и у вас все сложится хорошо.

Я поспешила вновь заняться рассматриванием альбомов со снимками, громко шелестя страницами, чтобы как-нибудь отвлечь внимание матери от лирических фантазий Этьена. Похоже, в их электрической семейке страсти протекают особенно бурно и весьма оригинально. Впрочем, чувства Этьена достаточно юны и чисты – не то, что пикантные извращения импульсивной дамочки Лилианы…

Однако маме о страданиях молодого сына Шаровой Молнии лучше не знать. Хватит с того, что она разумно и с пониманием отнеслась к прошлому моего отца и нашла в себе мужество подружиться с матерью Этьена. Редчайшая рассудительность с ее стороны.

А между тем, мама, как ни в чем не бывало, продолжала отвечать на самые каверзные вопросы Этьена.

Оказывается, еще при жизни моего отца обе они – Миролада и Лилиана – просили Ивана переселиться к нам, в гостевую спаленку, расположенную рядом с моей детской: мол, мы могли бы жить все вместе, вчетвером, в одном большом доме. В планы родителей входило, чтобы Шаровая Молния периодически навещала нас, а на ночь останавливалась у Ивана в его комнатке – если он того пожелает. Но робкий и застенчивый отец Этьена, как объяснила мать, не смог вынести дружбы с обычной семейной четой на фоне своей неопределенности в отношениях с Лилианой, не мог простить моим родителям ироничного отношения к той возвышенной страсти, которой он жил и которую боготворил. Иван слишком любил Лилиану, несмотря на ее похотливую натуру. И он предпочел уйти в тень.

– Ах да, совсем забыла, – воскликнула мама, и, выхватив из моих рук альбом, сделала то, о чем я едва успела подумать, – вот это тебе на память, держи! – и она протянула моему другу несколько старых товарищеских снимков, похожих на тот, что был у меня. Молодой человек с благодарностью их принял.

Молодой человек… Теперь я понимаю, что это лишь внешняя оболочка. А вообще, есть ли способ определить точный возраст Этьена? Принц Грозы кажется едва ли не пареньком из-за худобы и нежной улыбки озорных глаз, но в то же время его лицо совершенно не имело признаков возраста. Двадцать девять ему или пятьдесят? Это только женщины по-настоящему владеют искусством быть вечно молодыми – особенно теперь, когда разработана оздоровляющая сыворотка для увеличения продолжительности жизни. Все, кому удалось наскрести денег на процедуры омоложения организма – восстановили тургор кожи… Интересно, как я буду выглядеть, когда рожу? Да и рожу ли? Вряд ли. Эрик-то детей не хочет…

– Ну а теперь, дорогие мои, сходите, погуляйте. Да: не забудьте взять фонарик на обратную дорожку, а то скоро темнеть начнет, – прервала мои размышления мама. И возвращайтесь приблизительно часам к девяти. Тогда мы и свяжемся с отцом. А сейчас, с вашего позволения, – и она встала, поворачиваясь к двери, – пойду работать. У меня в питомнике лисята, оставшиеся без матери, не кормлены. Уже три лисицы умерли, не вынеся жары нынешнего лета. Когда же оно кончится, бесконечно вечное Глобальное Потепление? – с этими словами мама покинула библиотеку. Сквозь окно мы успели заметить, как она быстрым шагом направилась по тропинке к метеостанции, возвышавшейся над клетками с животными, с яркой дамской сумкой в одной руке и старым корабельным фонарем – в другой.

Мы не спеша двинулись вдоль холла. В помещении было прохладно, и не хотелось его покидать. Я вообще любила это обиталище мамы, старинную усадьбу Медуницыных, ее предков. Славный дом с исконно русским укладом. Таких почти не водится с тех пор, как из-за климатических перемен приличная часть населения Земного шара, оставшаяся в живых, переселилась в Россию, превратив ее центральную полосу в космополитический проходной двор, а Сибирь и тундру – в Новую Европу. Даже здесь на, юге, посреди неровного горного рельефа, умудрились понастроить на каждой крыше пентхаузы и кафэшки, ангары и гидропонические парки. Цивилизация – это, конечно, хорошо, да вот только не уединишься теперь в своем частном владении за высоким забором: сверху ты, как на ладони. Загораешь, а тебя снимают! Поэтому-то я так и люблю свою засиженную голубями «недостройку», одну из немногих в нашем интернациональном северном городке, еще не облюбованную ни людьми из высшего общества, ни дикарями-руфферами, предпочитающими в нынешнее жаркое лето ютиться на крышах.

Милый друг, увези меня в горы,

В край бездонный, где возраста нет,

Где рождается в синих озерах

Льдистых глаз твоих утренний свет,

В край, где зелень свежа и умыта,

Без окурков, бутылок, фольги,

Где леса и луга не побиты

Отпечатком жлобовской ноги!

В край, где в вечности тонут мгновенья —

Ты идешь, а как будто стоишь!

Впереди только горы забвенья,

Впереди только радуги тишь.

Ты один. Столько таинства в этом.

И еще: столько жизни вокруг!

Позабудь полимерное лето

Над помойкой шакаливших мух,

Где считают дурной, второсортной,

Неудачной родную страну

И винят во всем климат суровый,

Дань монголам да дуру-жену.

Так пойдем остужать наши раны

В талых водах заснеженных крыш,

Нам одеждами станут туманы,

Водопады. И радуги тишь.

Неплохо получилось. Кому мне это посвятить? Эрику, что ли? Перебьется! Подпишу лучше «Для Этьена». В конце концов, у него тоже голубые глаза. Вот только показывать не буду, а то еще неправильно поймет, возомнит о себе невесть что…

*****

Я устроила Этьену небольшую экскурсию по комнатам, показывая старые портреты своих предков по материнской линии. В холле стоял приятный запах сырости с легким налетом затхлости, характерный для имений, которым свыше трехсот лет. Здесь на стеллажах из красного дерева хранились огромные фолианты с пожелтевшими страницами рукописей, коими прежде зачитывался мой дед, с перестроечных времен и до самой смерти работавший сторожем заповедника – собственно, большинство послереволюционных Медуницыных, за исключением, пожалуй, моей мамы, вообще никогда не покидали имения, живя и трудясь неподалеку. А строгие лица прежних обитателей дома, смотрящие с писанных маслом портретов, заставляют меня и по сей день беречь эти тома-фолианты, как зеницу ока. Если верить рассказам матери, то в них имеются древние сведения, составленные еще учеными донесторовской эпохи и начертанные древнерусским руническим текстом на камне, а затем умело расшифрованные и скопированные православными летописцами. И писались они якобы намного раньше знаменитых индийских вед.