Джим Батчер - Архивы Дрездена: Доказательства вины. Белая ночь

– Если нападавший так опасен, им стоит его бояться, – заметила Мёрфи.

– Если не считать того, что их страх привлечет к себе того самого нападавшего, – сказал я. – Собственно, если страха будет много, это привлечет не его одного, а и других хищников подобного рода.

– Других? – резким голосом переспросила Мёрфи, застыв на месте.

– Так капля крови в воде привлекает акул, – пояснил я. – Только вместо того чтобы сосредоточиться на конвенте, потенциальные жертвы окажутся рассеяны по всему Чикаго. Пока единственное наше преимущество заключается в том, что мы примерно знаем, где эта тварь нанесет следующий удар. Если конвент закроют, мы лишимся этого преимущества.

– И следующий шанс сесть ему на след представится тогда, когда появится новый труп… – Мёрфи покачала головой. – Чем могу помочь тебе я?

– Пока подбрось меня домой. Мне нужно кое с кем посоветоваться и… – Я вдруг стиснул зубы. – Вот черт подери, чуть не забыл.

– Что?

– У меня встреча за обедом, которую нельзя пропускать.

– Важнее, чем это? – удивилась Мёрфи.

– Не могу ее перенести, – буркнул я. – Дела Совета. Возможно, и важнее.

Она покачала головой:

– Ты взваливаешь на себя слишком большую ответственность, Гарри. Ты всего лишь человек. Хороший человек, но твои возможности не безграничны.

– Вот что случается, когда я не в кожаном плаще, – хмыкнул я. – Людям начинает казаться, будто я не супергерой.

Она усмехнулась, и мы направились к ее машине.

– Я серьезно, – сказала она. – Ты же не можешь быть везде одновременно. И не можешь помешать случиться всему плохому.

– Это не значит, что не надо и пытаться, – возразил я.

– Возможно. Но ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Ты прямо разрываешься из-за этого. Как та девушка. – Она мотнула головой в сторону реанимационного корпуса. – Мне больно смотреть на тебя. У тебя достаточно неприятностей и без того, чтобы с головой зарываться в дела, с которыми невозможно справиться.

Я пожал плечами и молчал, пока мы не вернулись к машине.

– Я просто не могу этого вынести, – произнес я. – Не могу видеть, как люди страдают вот так. Ненавижу.

Мёрфи посмотрела на меня в упор и кивнула:

– Я тоже.

Мыш ткнул меня головой в ногу и прислонился, грея своим телом.

Это успокаивало. Мы забрались втроем в машину Мёрфи и поехали выслеживать неизвестно кого. Неизвестно – по крайней мере, до встречи с Летним Рыцарем.

Я попросил Мёрфи высадить меня в паре кварталов от моего дома, чтобы Мыш хоть немного размял лапы. Он, похоже, не возражал против такого решения и с энтузиазмом обнюхивал придорожные кусты, размахивая хвостом. На всякий случай я время от времени оглядывался, но незнакомый наблюдатель больше не показывался. Конечно, он мог действовать и не в одиночку, однако других подозрительных людей или машин я тоже не обнаружил. Впрочем, я продолжал параноидально озираться по сторонам до тех пор, пока мы не добрались до моего старого дома и не спустились по ступенькам к двери.

Я пробормотал заклинание, временно нейтрализующее обереги, которыми я укрепил свое жилье вскоре после начала войны с Красной Коллегией. Потом щелкнул ключом и, повернув дверную ручку, изо всех сил двинул стальную дверь плечом.

Дверь приоткрылась на пять или шесть дюймов. Я пнул ее еще несколько раз, отворив хотя бы для того, чтобы протиснуться боком, шагнул внутрь, впустив Мыша перед собой, и почти ткнулся носом в ствол обреза.

– Эта штука противозаконна, знаешь ли, – заметил я.

Томас хмуро посмотрел на меня поверх мушки и опустил ружье. Я услышал металлический щелчок – он поставил обрез обратно на предохранитель.

– Ты бы лучше дверь починил. Каждый раз, когда ты ее открываешь, грохот как от штурмовой бригады.

– Ой, да ладно, – отозвался я, отстегивая Мыша с поводка. – Всего-то один раз пережили осаду, и уже такая паранойя.

– Ну что я могу сказать. – Он повернулся и сунул обрез в свою объемистую спортивную сумку, стоявшую на полу у входа. – Как-то я никогда не мечтал сыграть главную роль в ужастике с зомби.

– Не обманывайся, – сказал я; мне удалось не упасть, когда Мистер пулей пересек комнату и в знак дружеского приветствия врезался всей своей тридцатифунтовой тушей мне в ноги. – Кино было мое. Ты был копьеносцем. Вроде как роль второго плана.

– Спасибо и на том, – хмыкнул он. – Пиво будешь?

– Еще бы!

Томас плавной походкой направился холодильнику. На нем были джинсы, туфли и белая хлопчатобумажная футболка. Я покосился на сумку и нахмурился. Его сундук – старый армейский инвентарный ящик – стоял, запертый, на полу рядом с сумкой. Вокруг них разместились, как мне показалось, все личные пожитки Томаса.

Он вернулся ко мне, держа в руках пару запотевших бутылок Макова пива и ловким движением больших пальцев сорвал крышки.

– Мак убил бы тебя, если бы узнал, что ты его охлаждаешь.

Я взял у Томаса бутылку, изучая его лицо. Как обычно, оно выдало очень немного.

– Лучше бы Мак пришел и установил сюда кондиционер, если хочет, чтобы я пил его пиво теплым в разгар лета.

Томас усмехнулся. Мы чокнулись бутылками и сделали по глотку.

– Уходишь? – произнес я, помолчав немного.

Он молча сделал еще глоток.

– Ты мне ничего не хочешь сказать?

Он пожал плечами и кивнул в сторону лежавшего на каминной полке конверта:

– Мой новый адрес и номер телефона. И еще там немного денег тебе.

– Томас… – начал я.

Он снова отхлебнул пиво и мотнул головой:

– Нет, возьми. Ты сам предлагал мне пожить здесь до тех пор, пока я не встану на ноги. Я почти два года тут прожил. Я твой должник.

– Нет, – сказал я.

Он нахмурился:

– Гарри, пожалуйста.

С минуту я смотрел на него, раздираемый противоречивыми эмоциями. Часть меня по-детски радовалась, что маленькая квартирка снова будет принадлежать мне одному. Гораздо большая часть вдруг ощутила себя опустошенной, расстроенной. Но имелась и еще одна часть – эта радовалась за Томаса, гордилась им. С первого дня, как Томас поселился у меня, он оправлялся от полученных ран. Довольно долго я боялся, что отчаяние и самоглодание раздавят его; в общем, я понимал, что его желание жить самостоятельно – признак выздоровления. Таким же признаком я мог считать возрождающиеся у Томаса гордость и уверенность в себе. Поэтому он и оставил деньги над камином. Я не мог отказаться от них, не уязвив при этом его гордость.

Если не считать обрывочных воспоминаний об отце, Томас – единственная оставшаяся у меня родня. Томас без колебаний рисковал ради меня жизнью, охранял мой сон, ухаживал за мной, когда меня ранили, а время от времени даже стряпал. Ну конечно, порой мы действовали друг другу на нервы, только это ничуть не преуменьшало того, что мы на самом деле значим друг для друга.