Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов

1924 год

Все совпадения случайны. Ну, наверное…

Ракель Самуиловна Незабудка была подстать фамилии. Уж если видел её какой мужчина поэтического склада, так долго не забывал.

Немудрено – роскошные чёрные волосы, огромные серые глаза и точёный лик надменного ангела западали в душу многих. Даже тех, что предпочитают блондинок, это уж поверьте. Ну а всё остальное… О боги! Её преступно длинные ноги, тонкие в щиколотке и шикарные в бедре носили её так, что казалось – летит она на крылах, парит над землёй, а не загребает пыль, как прочие смертные.

Грудь её не испортили тридцать четыре года непростой жизни, два из которых Ракель Самуиловна провела в каторге в городе Ишиме Томской губернии, и четыре с половиной года в ссылке в прекрасном, почти курортном и богатом природой городе Чите, где на лучших улицах вместо мостовых в грязи лежали кривые доски.

Так же грудь её не испортил – как ни старался! – муж, товарищ Конрад Куниц, (урождённый Емельян Ладошкин из села Лапти Тамбовской губернии), ответственный работник читинской ГубЗаготКонторы.

Не смогли нанести ей серьёзного вреда и двое сыновей двенадцати и семи лет. В общем, несмотря ни на что грудь товарища Незабудки определённо была её выдающейся частью. Причём выдающейся не столько величиной, сколько завершённостью формы.

Выдающейся, впрочем, была и её спина. Точней, то, что со спиной неразрывно связано. Некрепкие в половом плане товарищи, глядя ей в след, впадали в состояние, сходное с боксёром после качественного апперкота. Так и провожали её остекленевшим взглядом и безвольно разинутым ртом.

О силе своего воздействия на мужчин Ракель Самуиловна узнала ещё в том возрасте, который принято считать нежным. Это знание и повлияло на всю её будущую, весьма яркую жизнь.

Самуил Незабудка имел конюшню на шесть меринов, полдюжины добрых подвод, знакомства среди местных контрабандистов и дружбу с местным полицмейстером. Так же он имел тёщу Розу Марковну, которая ещё с незапамятных времён царя-Освободителя имела своё место на привозе.

Так чтоб не быть счастью, Самуил Незабудка возомнил о себе, и вместо сосватать единственную дочь аж за второго сына раввина, который к тому же был без ума от девочки, он её отправил в гимназию. Слыханное ли дело, девочку из семьи, главу которой в местной синагоге уважают – в гимназию! Что там Самуил в своей голове думал, люди понять не могли. Но той гимназией навлёк он себе на многие годы позор. Ведь не знал Самуил и не гадал, даже и подумать не мог, что в гимназии преподавать математику будет некий Похлёбкин – мерзавец, публичный стоик-рахметовец и скрытый латентный марксист.

И был этот двадцатидвухлетний негодяй с гимназистками холоден, вежлив и строг так, что они были поголовно влюблены в него. Не стала исключением и прекрасная Ракель.

И так как девочка не смогла – в свои шестнадцать то лет! – унять свой пламенеющий темперамент, стала она делать математику знаки. Такие знаки, что стоик и рахметовец Похлёбкин начинал пылать ушами, мять платок и нервно дёргаться, когда видел Ракель Самуиловну по коридору. Но мятых платков и пылающих ушей юной красавице было мало. Даже поцелуев украдкой ей было мало, такая вот страсть бушевала в ней.

В общем, через недолго математик отдался на милость красавицы и помог юной Ракель покрыть седины отца несмываемым позором, сбежав с ней в неизвестном направлении. И где-то там познакомив её со своими дружками, уже не латентными мерзавцами-марксистами.

Дурака Самуила все жалели. Ходили мимо, выражали ему скорбь в лицо, смеялись над ним за глаза и ставили его дурость друг другу в пример. Но, слава Богу, у Самуила были ещё дети. Позор его стал потихоньку забываться, и вроде как совсем утих. Но через пару лет, жандармы сняли всё ещё юную Ракель Самуиловну с поезда «Кишинёв – Киев». А при ней были тысяча двести рублей ассигнациями, дамский «Браунинг», прокламации в изобилии, туалеты парижские и полпуда динамита.

И узнали об этом все. Боже мой, какой был позор! Все опять говорили Самуилу скорбь, а за глаза друг другу удивлялись: «Откуда!? Вот откуда у такой девочки такие неприличные деньги!? Таки чем таким интересным она их заработала?» А Самуила хватил первый удар, от которого он слёг на две недели.

О да, Ракель Самуиловна вступила на скользкий путь революции в самом юном возрасте. И встретила эту самую революцию в ссылке в Чите.

Там бы она и прожила всю свою послереволюционную жизнь с мужем – ответственным работником, да с двумя сыновьями. И просидела бы в хорошем месте депутата ГубСовета. Но – нет! Не смогла её кипучая натура просто жить, как живут женщины. Не находила она себя в Чите – ни в творческом плане, ни в женском.

Не выдержала товарищ Незабудка вокруг себя бесконечной тайги с суровыми таёжниками-партизанами. Поцеловала она детей на прощание, и мужа, ответственного заготовителя кедровых орехов и меха – тоже. Села в поезд, крикнула из тамбура на прощание: «Я в Москву, я скоро вернусь». И уехала, в глубине души не очень-то веря в своё обещание.

Москва – шумела. Тут уже не помнили Колчака и интервенцию, даже Кронштадт уже не вспоминали. Москва жила, бурлила, и по ночам сверкала фонарями – плодами электрофикации. Москва бушевала НЭП и политической борьбой.

Все москвичи читали последние речи товарища Троцкого, отзывы на них товарища Зиновьева, и приговаривали со знанием дела: «А что, задал он ему перца. И поделом. Он полемист хоть куда. С ним не забалуешь. Не Ленин конечно, но суть видит правильно».

Но волновали москвичей цены на говяжью печень, перебои с электричеством и завезли ли керосин в Промторг.

А в московских ресторанах кроме сала и самогона уже были коньяк, вырезка, свиные отбивные, осетры и играли неплохие диксиленды. А по улицам, в сете фонарей залихватски подрезая матюкающихся извозчиков, сновали шустрые авто.

Особенно в столице товарищу Незабудке понравилось, что дамы стали носить вызывающе и даже развратно короткие панталоны типа «ля Руж», а фильдеперсовые чулки теперь были не только у Лили Брик.

Приличная публика ездила на бега, а вечером в театры. И можно было носить туфли, не рискуя соскользнуть с кривой доски по колено в лужу.

Это всё отвечало первой из двух причин, по которым Ракель Самуиловна приехала в Москву – неуёмному темпераменту и жажде жизни, в том числе и половой, которая в Чите ну ни как не налаживалась. Второй же было, что в Москве вовсю уже ходили красивые, белые билеты номиналом «Один червонец», а так же замечательные жёлтые монетки с мужиком-сеятелем.

До читинской глуши такие дензнаки доходили едва-едва, а панталоны «ля Руж» и вовсе не дошли бы никогда. В общем, там, в Чите, Ракель Самуиловна не могла реализовать свои потребности. Не было среди таёжных, бородатых партизан-большевиков романтичных красавцев, как из кино. И денег среди большевиков тоже не было. Да и зачем в Чите деньги? Купить «ля Руж» смешить медведей?