Константин Кизявка - Вкус истины

– Я чайку.

– Ну ладно. Пойду одеваться.

В начале одиннадцатого пришли первые родственники.

Мама заводила в зал, рассаживала на диваны и стулья. Бабушка Надя, мать отца, в чёрном платочке разносила гостям воду, возилась на кухне. Пахло пирожками с картошкой и печёнкой. Родители мамы, дедушка Саша и бабушка Инна, понуро горбились на стульчиках. Тётя Алла, сестра папы, с мужем Виктором курила на улице, на лавочке под окнами, чтобы родители не увидели с сигаретами. Под пятьдесят женщине, а от родителей прячется.

Три бабульки из дома вздыхали на диванчике и напевали что-то религиозное. Как их зовут, Денис не знал, помнил только, что одна из второго подъезда, две из третьего. Дочь тёти Аллы Настя, ровесница Алины, не отходила от сестрёнки и тоже сторонилась людей. Сидели девчонки в спальне и выходили только, когда мама говорила: «Идите, поздоровайтесь».

Ровно в полдень во двор въехал большой чёрный микроавтобус, остановился возле подъезда. Водитель скоро распахнул заднюю дверь, двое крепких ребят в чёрных пиджаках вынули из кузова две широкие табуретки, установили их между лавочек у входа в дом, сверху опустили обитый красным бархатом гроб. Сняли крышку и прислонили к металлической увитой диким виноградом сетке. Стали рядом как часовые, только руки за спиной.

– Мама! Там папу привезли!

– Где?

– Возле подъезда!

Выскочили. На белом ложе в строгом чёрном костюме папа. Глаза закрыты.

Мама к гробу. Стражи мягко придержали, шепнули:

– Прощаемся! Пригласите родственников.

Кивнула, наклонилась к папе и начала целовать лоб, щеки, губы.

На соседнюю лавочку уже переметнулись три оперативные старушки, миг назад певшие в зале. Быстро крестились и шептали молитвы.

Тетя Алла, уже без сигареты, спряталась за мужем и глядела из-за его плеча на мёртвого брата.

Проходящие мимо соседи по пятиэтажке останавливались, долго смотрели на покойного, печально вздыхали и брели дальше. Некоторые оставались. Толпа росла.

Минут через двадцать ещё парень в пиджаке привез на чёрном мерсе батюшку с помощником.

Грузный, с благостным лицом священник качал дымящееся кадило и пел заунывную песню. Бабушки на лавочке подпевали.

Помощник священника аккуратно раздал всем свечечки и салфетки. Люди зажгли оранжевые палочки, салфетками закрыли пальцы от плавящегося воска.

Человек под сотню собралось. Дяди, тёти, дальние родственники, знакомые родителей, жильцы дома… Хмурость. Слёзы. Так переживают. А может, правда любили? Защипало глаза. Денис опустил голову вниз, чтобы никто не увидел.

Ровно в час к гробу протиснулся вчерашний усатый БДУ-шник, осмотрел окружающих, перекрестился на священника и объявил громким голосом:

– Господа хорошие! Тело грузим в катафалк. Рядом два места для матушки и супружницы покойного. Остальных прошу в автобусы. С той стороны здания. Выдвигаемся на кладбище. Там обряд прощания. После похорон всех везём в ресторан на поминальную церемонию.

На кладбище гроб снова установили на подставки и, под бдительным присмотром священника, родственники и товарищи покойника подходили к телу и целовали отправляющегося в царство мёртвых Ивана Ильича в бумажную налобную ленту с нарисованным крестом.

Денис заметил в стороне, за могилками, солдат в парадных мундирах с оружием. Так совпало, что хоронят какого-то военного?

Кладбищенскую тишь разбил громкий стук. Один из пиджаков вбивал в крышку гроба семидесятые гвозди. Мама разрыдалась с новой силой. Дедушка Саша приобнял её. Чёрные работники БДУ подняли обитый красным бархатом саркофаг и понесли по узкой тропинке в сторону военных.

Поставили у свежевырытой ямы. Половина солдат, судя по трубам и барабану, музыкантами, раздули печальную торжественную музыку. Усатый положил на гроб флаг России. Чётко свернул пополам раз, второй, третий, четвёртый, пятый, шестой, седьмой…

Замер.

Бабахнуло. Стреляли одиночными из автоматов. На лицах провожающих сквозь грусть проступило изумление. «Да кто ж он такой был, этот Иван Ильич?!»

Бабахнули ещё четыре раза. Потом гроб на ремнях опустили на дно ямы.

Усатый показал, как кидать землю двумя руками. Застучали по крышке гроба комья. Когда каждый бросил, до верха могилы оставалось совсем мало, и ребята в пиджаках засыпали оставшееся лопатами меньше чем за минуту. Холм сверху притоптали. К раскинувшемуся в изголовье кресту сложили принесённые венки.

– Едем на помины, – напомнил усатый. – Рассаживаемся по автобусам. Никого не забываем.

В ресторане гуляла военная прокуратура. Предельно вежливый официант шепнул Денису, что начальство не смогло отказать таким серьёзным людям и выделило столик с краю, возле окошек, но люди предупреждены, будут вести себя тихо, с почтением к покойному.

Денис пожал плечами. Надо так надо. У окошек грянул раскат хохота. Случайные соседи травили анекдоты. Усатый БДУ-шник вскинулся, подошел к восьмёрке солидных мужчин, тостующих за здоровье юбиляра, и вежливо заметил:

– Господа, тут поминки. Нельзя ли, дабы смягчить нелепость ситуации, попросить вас на часок прервать праздник и присоединиться к скорбящим. За наш счёт, разумеется. Ну или выйти на небольшой перекур.

Голос Левона Игоревича был искренен и бесконечно мягок, но Рубикон между социальной адекватностью и забрезжившей в небесах Вальгаллой к тому мгновению истаял в спиртовых парах, и человек в широко распахнутом кителе с полковничьими погонами и расстегнутой на все пуговицы рубашке решительно поднялся навстречу Одину, опрокидывая стул.

– Ты кто такой?! – грозный вопрос был определенно риторическим и не прервал скорбного молчания усатого. – Я тут с ребятами! У нас весело. А ты с поминками. Столовок мало? Чего в ресторан припёрся. Премию дали? Езжай, я тебе ещё пять тыщ дам!

Вытащил из кармана красную бумажку и швырнул в сторону Оганова.

– Да нет же, – Левон Игоревич, даже не посмотрел, куда упала купюра, – руководитель ресторана ошибся, – он поморщился в сторону официанта. Понимаете, человек погиб в пятьдесят. На работе. Мы заплатили за весь зал. Но я не прогоняю. Просто присоединяйтесь к нам. А потом продолжите мероприятие.

Полковник хряпнул водочки, крякнул, и со словами:

– А ну пошел, пошел отсюдова, не мешай людям! – воздвиг валявшийся стул и уселся сверху.

– Последний раз прошу, – голос усатого стал холоднее жидкого азота, – Христом Богом, Спасителем нашим прошу. Господа, ступайте перекурите, пока люди скорбят.

Между тем в зал прибывали всё новые участники похорон. Они вымыли руки внизу, как это положено после кладбища, и шли к поминальным столам.

Полковник посмотрел с удивлением:

– Слышь, Розенбаум, сейчас впаяю тебе арест за нападение на серьёзных людей, будешь руки целовать, чтоб смягчили. Я добрый, но терпение может и того… лопнуть. Куда летишь, Рассея! Быдло распустилось! Толерасты, б… говноеды пархатые!