Василий Ворон - Три капли ясности на стакан неизвестности

Через час прискакала Светка и сообщила, что победителями упомянутого тендера стали армяне, прислав представителя немедленно и именно так, как того требует древний восточный ритуал вхождения к большому человеку – будучи отягощенными дорогими дарами и уверениями в наивысшем почтении и т.д. Принял представителя лично товарищ полковник, сделав это, правда, не у себя в кабинете, но прямо в отделе аренды, а потом скрылся в неизвестном направлении.

– Для тендера чересчур быстро, – хмуро высказалась Мила, на что Светка заметила:

– Да армяне давно суетились. Наверняка с их подачи он все это и продвигает.

– Мелковато для зама. И вообще. Что-то тут не все так просто, – тихо выговорила Мила и добавила еще тише: – Полуфабрикат олигарха…

Светка, стоя у стола Милы, наклонилась к ней ближе и прошептала, округлив для убедительности глаза:

– Слушай, Люд, ты-то чего напрягаешься? Что тебе, в конце концов, эти две липы? Свет клином на них сошелся? Разругаешься с ним вдрызг, а ему, судя по всему, быть генеральным. А?

Мила заглянула во все еще круглые глаза Светки и ответила нормальным голосом, без всяких шептаний:

– Да достали эти торгаши. На женщин еще кивают, что себя, мол, продают, на шмотки-цацки-квартиры ведутся. А сами еще хуже делают. Родиной торгуют. Пидарасы…

После обеда Мила не спеша шла к себе в приемную, когда в коридоре заметила товарища полковника и Львовича. Они стояли у окна, из которого тоже были видны две липы, и Мила услышала, как зам убедительно вещал:

– …боюсь, придется частями, могут повалиться не туда. Далее корчуем пни и имеем целых сто квадратов, не отягощенных больше ничем. Далее снимаем вон те секции забора – двух будет вполне достаточно – и принимаем на баланс еще одну площадь аренды.

Мила шла по коридору к двери в приемную и с каждым шагом-словом закипала словно чайник. Понимала, что горячиться нельзя, но, почти пройдя мимо, ее ноги сами собой остановились и развернули ее к товарищу полковнику. Не извиняясь за вмешательство в разговор, она сказала так:

– Да как вам… – чуть не сорвавшись на личности, Мила в последний момент затормозила и выдала другое, но не менее прочувствованно: – Да вы не представляете, Всеволод Вячеславович, что тут поднимется, когда эти два несчастных дерева будут спилены.

Он стоял, полуобернувшись к ней, и смотрел равнодушно, будто директор школы на некстати встрявшего в серьезный разговор первоклашку, но молчал. Львович, пользуясь тем, что зам его видеть не мог, делал Миле страшные глаза, но все без толку – ее было не остановить.

– … у нас в прошлом году в тополь молния попала, так нас замордовали комиссиями, такими штрафами грозились, Николай Андреевич за голову хватался, не знал, как от них отбиться и ведь это…

– Успокойтесь, Людмила. С этими страшными людьми, специалистами по зеленым насаждениям города Москвы я обещаю разобраться лично, – мягко, но настойчиво перебил ее товарищ полковник, недвусмысленно выделив слово «зеленым». Весь пар из Милы тотчас вышел, она неловко повернулась и пошла к двери, совершенно не отдавая себе отчета, как жалко и нелепо сейчас выглядит, и что двое мужиков, между прочим, смотрят ей вслед, а она совершенно не обращает на это внимания, тогда как любая женщина в такой ситуации непременно сделает так, что будут стоять и смотреть до тех пор, пока не скроется из виду последний краешек ее юбки.

Она добрела до кресла, и даже не села в него, а опустилась, как первокурсница на краешек бульварной скамейки, опасаясь меток голубей. В душе роилась бессильная злоба. Ничего этому красавцу не помешает, все бесполезно, только такие люди и остались в несчастной обесстыженной Москве, все им сходит с рук, и деньги так и липнут к этим мерзавцам.

Она совсем на заметила, как этот самый мерзавец вошел в приемную и, став у того же окна, что и вчера, сказал – вполне миролюбиво и примирительно, – начав с уменьшительно-ласкательного, чего ни разу еще по отношению к ней себе не позволял:

– Людочка, все отдают себе отчет, что вырубка деревьев ради наживы не есть богоугодное дело. Но вы наверняка слышали, что правительство Москвы намерено перенести все заводы за черту города именно из-за скверной экологической обстановки, которую создают они же. Да, через несколько лет на этом месте будет какой-нибудь огромный торговый центр, и это даже не моя личная прихоть. И тогда все деревья на этой территории, – он махнул рукой на пейзаж за окном, – будут выкорчеваны. Здесь будет вырыт огромный котлован для фундамента и трехуровневой подземной парковки, а что до деревьев, то их привезут из других мест и высадят вокруг нового здания. Что же делать нам, простым…

Он не договорил. Потому что Мила поднялась из кресла и начала надвигаться на него. Бывший муж очень боялся ее в такие моменты, словно разъяренную кошку, поэтому даже товарищ полковник несколько попятился к подоконнику.

– Иная простота хуже воровства, – голос ее был тих, и поневоле к нему приходилось прислушиваться. – Что вам эти деревья, когда вас интересует другая «зелень». Вы давно забыли, что значит слово «богоугодный». Вы перешагнете не только через дерево, вы человека не заметите, если он не одет так же как вы и не ездит на том, на чем ездите вы сами. Вы хоть знаете, какой была Москва всего несколько лет назад? Да вы же понаехали сюда, вам наплевать на этот город, вы как шлюху его пользуете и выглядит он, поэтому, как шлюха – размалеванный, гогочущий, смердящий…

Она не замечала, как слезы катятся по щекам и тушь больно щиплет глаза, она боялась сейчас только одного – чтобы голос не сорвался, не поплыл вслед за косметикой, не захлебнулся.

– А я помню мою Москву – тихий, славный город, город моего детства, город, где мама – живая еще мама! – брала меня за руку и мы гуляли везде, не боясь всякой похотливой швали! Где не убивали стариков из-за квартир, и где человек в форме вызывал уважение. Где…

Голос все-таки поплыл и она разрыдалась, стоя вплотную к заму, обескураженному и даже подавленному. Мила обхватила лицо ладонями, отвернулась от товарища полковника и, когда смогла снова говорить, произнесла на удивление твердо лишь одну фразу:

– Уходите.

Когда она осталась одна, то первый делом заперла дверь, чтоб не дай бог кто-нибудь еще не увидел ее в таком состоянии, а потом долго стояла у окна, и свидетелями разводов на ее пунцовом лице с опухшими глазами были растения в горшках. Им не возбранялось видеть плачущую женщину.

Рабочий день прошел как в тумане. Регулярно звонила Светка, сообщала о событиях. Об очередной беседе товарища полковника с Львовичем (с глазу на глаз, без озвучивания тезисов). О том, что началась возня у забора (Мила видела в окно, как мужики из ремонтно-механического бродили вокруг лип, негромко и уныло переговариваясь, пока не подошел к ним начальник цеха, после чего даже сквозь стекло стало слышно известный посыл «к … матери!» и все временно разошлись). Потом под липами топтался начальник транспортного участка Загудин и нервно что-то объяснял, перемежая активную жестикуляцию разведением рук в стороны товарищу полковнику, стоявшему рядом неколебимо, как вкопанный. Мила надеялась, что позвонит шеф, чтобы хоть ему поплакаться о творящемся беспределе, но он не позвонил. Об этом же осторожно выспрашивал и зашедший как бы случайно в приемную Львович, старательно избегавший смотреть в покрасневшие глаза Милы (известно, для кого справлялся, но на него она в обиде не была). Уже под самый конец рабочего дня, когда Мила уже собиралась уходить, позвонил товарищ полковник и холодным тоном обиженного праведника попросил срочно заготовить пропуск на завтрашний день для «подъемника гидравлического для доставки людей и оборудования на высоту до 22м (автовышка) на базе автомашины ЗИЛ», госномер такой-то. Мила записала все это в рабочий блокнот, неразборчиво буркнула что-то в трубку, но даже не подумала сделать это сегодня. Обойдется. Все равно на завтра…