АlshBetta - Три капли крови [СИ]

Отец рассказал мне эту историю на шестой день рождения. Когда свечи праздничного торта давно погасли, когда разошлись последние гости, когда часы начали бить полночь, он усадил меня к себе на колени. Как обычно занял большое кресло цвета бургундского вина и тяжело вздохнул, поглядев на камин.

Перед нами, подрагивая, плясал затухающий оранжевый огонек пламени. Желтоватый ореол над ним, сперва взлетая вверх, а потом падая вниз, придавал атмосфере магии. Я не раз убеждалась, что если долго смотреть на огонь — как всегда, задумавшись, делал отец, — можно потерять связь с реальностью. Порвать все соединяющие с ней нити, погрузившись так глубоко в себя, как не получится больше ни при каких обстоятельствах. И теперь настал мой черед поддаться чарам огонька. Я спускалась все глубже и глубже в собственные мысли ровно до тех пор, пока отец не произнес:

— Сегодня я расскажу тебе одну сказку, Изабелла.

Изабелла… это то мое имя, которое знаю. Папа говорил, было другое. Что-то на М… но он не помнит. Кто-то неизвестный дал мне его, когда забрал от папочки… но папочка меня вернул. Папочка никому меня не отдаст — он обещал. Он любит меня.

Я посмотрела на него, чуть вывернувшись в объятьях, и увидела, каким рассеянным и туманным стал обычно ярко-сапфировый взгляд. В нем словно что-то треснуло, надломилось… и навсегда утерялось. Со мной прежде никогда не разговаривали таким тоном.

— Какую сказку, папа? — полюбопытствовала я. Мне не понравилось то, как он выглядел. Чтобы хоть немного расслабить, оживить его, я приложила обе ладошки к белоснежной коже на щеках. Двумя пальцами — указательным и средним — погладила ее.

Обычно в награду за такое мне служила едва заметная улыбка, пропитанная удовлетворением, но сегодня ничего подобного не наблюдалось. Он, наоборот, кажется, разозлился.

Отец поджал губы, вернул мои ладони обратно к себе на колени и, дабы не спровоцировать на ненужные прикосновения снова, усадил лицом к огню.

— Смотри на пламя, Изабелла, — посоветовал он. Уже более сдержанным, более привычным мне тоном.

Я посмотрела, не переча. Даже с большим вниманием, нежели следовало. И огонек, как мне показалось, заплясал быстрее. Подстроился под тон отца, когда тот начал рассказ:

— Это случилось неимоверное количество лун назад, Белла. Я даже не смогу назвать тебе примерную дату, — сказал он, легоньким движением пальца пробежавшись по всей длине моих волос: никогда не разрешал закалывать их, прятать или, что ужаснее всего, стричь. Мои волосы — мое главное украшение, говорил. — В тот день была самая длинная ночь в году, звезды светили ярче, чем все недели прежде, а снега было так много, что не разобрать, где земля, а где небо.

Он щелкнул пальцем со старым большим рубиновым перстнем, и огонек в камине вздрогнул, рассыпаясь на сотню мелких искр. Они полетели вниз, на поленья. Они осели на них, белея, словно бы шел снег. По краям, возле кочерги и витиеватой решетки, клубился синий туман — явный признак того, что отец рисует.

Не прошло и минуты, как я увидела ясную картинку: накрытая ледяным покрывалом земля, высокое и темное небо, с которого продолжали сыпаться снежинки, и те самые звезды, о которых мы говорили. Они действительно были куда ярче, чем можно представить. Затухшее пламя притаилось в них.

— На краю земли тогда стояло дерево, — продолжал отец, аккуратно рисуя пальцем по пустоте возле кресла. Мне очень хотелось наблюдать, как он делает это, но из-за позы это не было возможным. Мое внимание должно было быть сконцентрировано исключительно на камине. Он рассказывал мне историю.

А вот и дерево. Большое-большое, с шершавой корой и раскидистыми ветками. Вечнозеленое, пышущее здоровьем и долголетием. Вокруг него вились корни, что крепко-накрепко привязали дерево к этому месту. Оно не сдвинется ни на миллиметр.

— На нем жила небольшая Пташка — самая красивая на свете. У нее были изумрудные крылья, молочная грудка и невероятной красоты длинный хвост из трех перышек. Ее главного сокровища, потому как стоили они в сто раз дороже любого золота и алмазов.

Я увидела эту Пташку перед собой. Взмахнув роскошными крыльями, чуть потрепавшими листки дерева, она села на одну из веток, мотнув своей маленькой головой. Ее клюв был золотым, если я не ошибалась. А глаза темные-темные, карие — точь-в-точь мои, только ресницы куда гуще.

— Легенда гласила, Изабелла, что если Пташка потеряет свои драгоценные перья, она умрет. Никто и ничто не поможет ей спастись.

Отец глубоко вздохнул, и вместе с его выдохом, шевельнувшим мои волосы, Пташка, сорвавшись с ветки, мертвая полетела на землю. Со страшной, неправдоподобно страшной скоростью — все, что я увидела, лишь проблеск изумрудных перьев.

Вздрогнув и почти сразу же всхлипнув, я подалась вперед, намереваясь броситься к картинке в камине и хотя бы попробовать спасти несчастную.

Однако меня удержали. Папа нагнулся к уху, легонько поцеловав в висок. Утешающе погладил по спине.

— Слушай дальше, Белла, это не конец, — прошептал, делая вид, что не замечает всхлипов. Повел пальцем вверх, на сей раз прямо передо мной, чтобы как следует видела — и Пташка ожила. Она снова была на ветке, снова трепетали ее крылышки. Жива.

— У Пташки не было ни врагов, ни друзей, она никого не знала, в уединении живя на своем дереве, — отец продемонстрировал мне, создав обзорную панораму, что кроме бесконечных снегов вокруг действительно ничего нет. Сплошная белесая пустота, холодным маревом повисшая возле дуба.

— Но однажды ее покой нарушили, — ярким каскадом, второй раз напугавшим меня, в маленький белый мирок ворвалось черное-черное, с алым горлышком, существо. Это тоже пернатое создание, но назвать его «Пташкой» не выйдет даже с натяжкой — куда больше размером и куда опаснее. Между крыльями птицы, обдавая меня жаром, тлели угольки. И хвост у нее… хвост у нее был длиннее, чем у жительницы дерева. Он был причудливо закручен, его оперение было шире, богаче… но такое же черное. Бархатно-черное, я бы сказала… притягивающее.

— Прилетевшей Птице нужны были ее перья, Изабелла, — сказал отец, еще раз щелкнув пальцем. Птахи теперь сидели вместе, на одной ветке. И до того разительна была между ними разница, до того не равны были силы, что я без лишних слов поняла, за кем будет в итоге победа. Кровожадная чернуха просто растерзает изумрудную красавицу!

— Папочка… она ее съест… — проскулила я, призывая его помешать кровавой расправе. С надеждой держала за руку с кольцом, что есть мочи сжимая ее пальцами.

— Забрать перья силой она не могла, — отец привлек меня к себе, отдав свободную руку, прежде лежащую на коленях, в мое услужение: — Пташка должна была по собственной воле отдать ей свое сокровище. У птицы было три дня и три ночи, чтобы добиться этого. Иначе она бы погибла.