АlshBetta - Три капли крови [СИ]

Стою, упершись на хлипкие перила и глядя на то, как бурлит внизу жизнь. Расстояние от земли до пешеходного перехода как минимум метров пятнадцать. Лететь будет весело и долго, а шансов истратить попытку напрасно: по нулям. Мой вариант.

Самое интересное, что единственное, о чем я переживаю, это о скользком ограждении. На каблуках проблематично на него влезть, а мочить колготы не хочется. И ни одной мысли о бренной жизни — ни намеком.

Я сверяюсь с часами, которые зачем-то надела, и подмечаю время: двадцать три сорок пять. Почти полночь, совсем скоро возьмет начало новый день. И какое счастье, боже, какое счастье, что меня в нем не будет!

Впервые за эти месяцы мне хочется танцевать. И петь. И кричать о своем счастье во весь голос, потому что большей свободы не чувствовала никогда прежде. Даже как-то непривычно…

…Не знаю, почему у меня ничего не сложилось. Выросшая в семье хороших людей, имевшая хороших друзей, встретившая человека, с которым готова была провести жизнь… все было как надо, по накатанной. И тот визит к гинекологу, бывший простой формальностью, не более чем для справки о состоянии здоровья, принес весть о беременности… я была счастливой. Счастливой от того спокойствия, размеренности, что была в моей жизни, и уверенности в завтрашнем дне. К тому же, надевая золотое колечко на безымянный палец, эту уверенность обещал мне Карлайл. Он был всего на пять лет старше, но уже имел все основания подобное обещать: твердо стоял на ногах, вращался в определенных кругах и вообще человеком был достойным. Без гнильцы, без излишней надменности. С таким не страшно и под воду…

Но что-то не заладилось у нас. Может, я вела себя вопреки его ожиданиям, вынашивая ребенка, а может, просто перестала привлекать — такое, говорят, бывает, — но ласка с нежностью испарились, заботливость канула в лету, а все данные обещания позабылись как-то сами собой — вместе с золотым колечком, что он регулярно стал оставлять внутри прикроватной тумбы, отправляясь «на прогулку».

Ни для кого, даже для моей семьи не было новостью, что Карлайл мне изменял. А для меня было. Я любила.

О том, что у него есть любовница — уже практически жена, которой сделал предложение не удосужившись даже развестись со мной, — я узнала сразу после родов.

Отчетливо помню тот момент: держу на руках дочку, смотрю, как, сладко причмокивая губками, она сосет полупрозрачное молоко, как подрагивают ее ресницы, скрывшие такие же глаза, как у меня, а он входит в палату. В своем белом халате, неизменно выглаженном без единой стрелки. У меня не получалось, а она, видимо, смогла… этим меня заменила?

Входит и становится рядом со мной. Рукой опирается на перила спинки, а зелеными глазами с псевдо-лаской смотрит на мое лицо.

Подпиши отказ на раздел имущества и претензии на деньги, говорит, а то отберу ребенка.

И все равно отобрал…

Я делаю глубокий вдох, прогоняя слезы. Ни к чему они здесь, нет-нет. Хватит. Свое уже выплакали, чужое тоже, в горе по горло вошли и в нем по горло постояли. Подумали о счастливой жизни, называется. Нечего портить момент.

…На самом деле, иногда я вспоминаю ее. И глаза, и губы, и щечки — пухленькие, — и редкие темные волосики. Она была бы красивой девочкой и, кажется, больше была бы похожа на меня, чем на Карлайла. По крайней мере, в воспитании я бы упор делала явно на человечность — ее отец таким похвастаться не мог.

Но внушить ей, что такое хорошо, а что такое плохо, за несчастных два с половиной дня, которые мы пробыли вместе, было невозможно. У нас безбожно отняли время.

Так, двадцать три пятьдесят два. По-моему, пора. Мы ведь договаривались: до полуночи. Время тикает, секунды капают… тут, конечно, можно управиться и за минуту, но зачем сдвигать сроки и рисковать? Что-то может пойти не по плану и сорвется вся затея. Оно нам не надо.

Ладонями, не глядя на то, что они все исполосованы отметинами от бумажных листов и саднят от воды и грязи, скопившейся на давно нехоженом мосту, я крепко обхватываю перила руками. Выдыхаю, потом вдыхаю, потом опять выдыхаю. Набираюсь смелости.

Она мне особо без надобности, путь отступления изначально отрезан, просто есть в человеке гадский инстинкт самосохранения… он ставит преграды, через которые надо переступить, дабы осуществить желаемое. Этакая проверка, насколько сильно ты не хочешь жить. Выдержал — шагнул в пустоту.

…Искала ли я ее? Искала, конечно. Но много ли можно откопать, не зная даже имени ребенка? Я привлекла всех: друзей, знакомых… я приходила и, как паршивая собачонка, ползала в ногах у отца, умоляя вернуть мне дочку. Даже его сердце не выдержало, даже он помог: собрал своих полицейских, отправил по дворам, по домам — искать. Но тщетно. Где находилась ниточка, там и обрывалась. Где попадалась зацепка — там и оставалась, не вела дальше, чем на пару шагов вперед. Карлайл будто канул в лету. И вместе с ним та женщина, что умела как нужно гладить халаты. Их семьи тоже их искали — не нашли.

В итоге, полгода спустя, отошли от дел восемьдесят процентов моих сыщиков. Сказали, что все, мол, концы в воду, очень жаль, но надо смириться. Давно они уже все где-то лежат, присыпанные землей. Ходили бы по ее поверхности, отыскали бы.

Через год кончились усилия и оставшихся двадцати процентов. Отец похлопал меня по плечу, пустил скупую слезу и развел руками. Мать с ее флегматичностью и жизнелюбием напекла пирожков, сказала, забудется, уляжется, жалко, конечно, но что делать — еще родишь, — и мягко улыбнулась.

А в один прекрасный день и я закончила поиски. Веры не осталось, сил не осталось… ничего не осталось. И пришло решение, способное избавить от всех мучений и предстоящих кошмарных ночей, где я раз за разом буду видеть эти пухленькие щечки и причмокивающие губки.

Плохо дело, уже плачу. Вот сейчас слезы наползут на глаза, заполнят их собой, оступлюсь на асфальте, упаду, ударюсь головой о железку — и все. Начинай все заново…

К черту. Надо так надо. Страшнее мне уже все равно не будет.

Истерично, почти безумно засмеявшись, перебрасываю одну ногу через ограждение. Не смущаюсь и даже скидываю туфли, послав колготы к черту — все равно снимут мокрые, трасса внизу не сухая. Застываю в своем новом положении, ощутив, как холодит пах под зеленым платьем ледяной металл. Не слишком приятное чувство, надо с ним кончать.

Перебрасываю вторую ногу: как мило, теперь легче. С этого ракурса машины только красивее, огни только ярче. Хоть туристов води любоваться на новую достопримечательность — сто лет мост стоял, а никто не заметил.

Я опять смеюсь — все так же, с той же нотой сумасшествия, — но почти сразу же останавливаюсь, с трудом удержавшись за скользкие перила пальцами и не сорвавшись вниз раньше времени. Потому что смеются вместе со мной. Кто-то еще. Только мягче, проникновеннее… только мужским голосом.