Станислав Лем - Расследование. Насморк (сборник)

Итак, он пытался объяснить их себе и напрягал воображение, дабы под эти ничего не говорящие, загадочные звуки подвести какой-нибудь логический смысл, но очень скоро оказалось, что это невозможно.

До этого он засыпал мгновенно и спал до утра каменным сном, а людей, сетовавших на бессонницу, выслушивал с вежливым удивлением, граничащим с недоверием. В доме супругов Феншоу он приучился принимать снотворное.

Однажды ему удалось заглянуть в спальню мистера Феншоу. Он пожалел об этом, поскольку с трудом построенная гипотеза о том, что хозяин занимается какими-то экспериментальными механическими работами, рухнула. В этой просторной, почти треугольной комнате, кроме большой кровати, шкафа, ночного столика, умывальника и двух стульев, не было ничего – никаких инструментов, досок, баллонов, ящиков или бочонков. Даже книг.

Раз в неделю, в воскресенье, он обедал вместе с хозяевами. Приглашали они всегда в субботу. За воскресным столом царила скучная атмосфера. Супруги Феншоу принадлежали к людям, не имеющим собственного мнения. Они кормились убеждениями и мыслями, тиражируемыми «Дейли кроникл», были сдержанно вежливы, говорили о ремонтных работах, которые требуется произвести в доме, и о том, как трудно выкроить на это средства, либо рассказывали о своих далеких предках, составлявших романтическую – индийскую – часть родни.

Разговоры за столом были такими обыденными, что упомянуть о ночных звуках или перемещениях на стульчике не удавалось; какая-либо реплика или вопрос на этот счет просто застревали в горле у Грегори. Он внушал себе, что с этой дурью пора кончать, и если бы он только догадался или по крайней мере выдвинул гипотезу, чем по ночам занят его сосед, то не терзался бы, лежа с открытыми глазами в темной комнате. Но ни одна мысль, могущая объяснить происхождение странных звуков, не приходила ему в голову. Однажды, несколько одурманенный снотворным, которое вместо сна вызвало тяжелое отупение, он неслышно встал и вышел на террасу. Застекленные двери комнаты мистера Феншоу были, однако, прикрыты изнутри плотными занавесками. Он вернулся к себе, дрожа от холода, и скользнул под одеяло, чувствуя себя совсем скверно, будто совершил нечто, чего будет стыдиться долгие годы.

Его настолько поглощала работа, что днем он почти никогда не думал о загадочных ночных происшествиях. Пожалуй, раз или два ему показалось, что Кинси, встретив его случайно в главном управлении, поглядел на него выжидающе, с робким любопытством, но спросить ни о чем не решился, даже намеком. В конце концов, какая ерунда! Со временем он слегка изменил свое расписание – приносил домой протоколы и просиживал над ними до полуночи, а то и позже, и таким образом находил лживое оправдание своему недостойному поведению. Ибо в часы бессонницы, как это бывает, ему приходили в голову самые невероятные идеи; раза два он просто готов был куда-то сбежать – в какой-нибудь отель или пансионат.

В тот вечер, когда Грегори вернулся от Шеппарда, он больше чем когда-либо мечтал о тишине и покое. Спиртное окончательно выветрилось у него из головы, остался только неприятный, терпкий вкус во рту, и воспалились глаза, словно засоренные песком. Лестница, погруженная во мрак, была пуста. Он быстро пересек салон, в котором холодно поблескивали по углам темные зеркала, и с облегчением затворил за собой дверь. По привычке – это уже был рефлекс – он замер, прислушиваясь. В такие минуты он не размышлял, а действовал инстинктивно. В доме царила мертвая тишина. Он зажег свет, почувствовал, что воздух душный, тяжелый, распахнул дверь на террасу и занялся приготовлением кофе в маленькой электрической кофеварке. Голова у него разламывалась. Боль, притаившаяся, пока он был занят делами, теперь как бы поднималась на поверхность. Он опустился на стул возле шипящей кофеварки. Ощущение, что его в этот день постигло несчастье, не проходило. Он встал. А ведь ничего не произошло. От него ускользнул человек, несколько напоминавший мертвеца на фотографии. Шеппард поручил ему дело, которое он сам жаждал расследовать. Инспектор наговорил массу странных вещей, но в конце концов это только слова, а Шеппард мог слегка почудить. Может, он на старости лет ударился в мистику? Что еще? Он вспомнил свое приключение в зеркальном тупике пассажа – встречу с самим собой – и невольно усмехнулся: ну и детектив из меня… «В общем, если я даже завалю дело, ничего не случится», – подумал он. Достал из ящика стола толстый блокнот и вывел на чистой странице: «МОТИВЫ. Жажда денег – страсть (религиозная, эротическая, политическая) – безумие».

Он начал вычеркивать пункт за пунктом, пока не осталась только «религиозная страсть». Какая чушь! Он отшвырнул блокнот. Подпер голову руками. Кофеварка шипела все более сердито. Это наивное выписывание мотивов в блокнот не так уж глупо. Снова где-то рядом замаячила мысль, которой он боялся. Пассивно ждал. В нем нарастала мрачная убежденность, что вновь разверзается нечто непостижимое, тьма, в которой он будет передвигаться беспомощно, как червь.

Он содрогнулся. Встал, подошел к столу и раскрыл внушительный том «Судебной медицины» в том месте, где между страницами торчала закладка. Раздел назывался «Гнилостное разложение трупов».

Грегори начал читать, но минуту спустя только его глаза послушно следовали за текстом. Механически продолжая читать, он отчетливо увидел комнату Шеппарда, ее стены с галереей застывших лиц. Он представил себе, как этот человек прохаживается там от окна к двери, в пустом доме, как останавливается перед этой стеной и смотрит. Грегори содрогнулся, ибо дошел до предела. Он подозревал Шеппарда. Кофеварка уже долгое время пронзительно свистела. Кипяток пенился под стеклянным колпачком, кофе был готов.

Он захлопнул том, встал, налил кофе в чашку и пил большими глотками, стоя в открытых дверях, не замечая, что обжигает горло. Над городом висела тусклая луна. Машины двигались по мостовой, гася полосы падающих на асфальт, как бы погруженных в темное стекло огней. Он услышал из глубины дома едва различимый треск, словно бы мышь принялась за тонкую деревянную переборку, но он знал, что это не мышь. Он чувствовал, что проигрывает прежде начала игры. Он удрал на террасу. Опершись руками о каменную балюстраду, поднял глаза к небу. Оно было усыпано звездами.

Грегори проснулся с убеждением, что во сне нашел ключ ко всему делу, только не мог этого осознать. Во время бритья он внезапно вспомнил: ему снилось, что он был в луна-парке и стрелял из большого красного пистолета в медведя, который при попадании с рыком вставал на задние лапы; потом оказалось, что это был не медведь, а доктор Сисс, очень бледный, накрытый черной пелериной. Грегори целился в него из пистолета, который сделался мягким, как пластилин, и ни на что не походил, а Грегори все продолжал нажимать пальцем в том месте, где должен был находиться спусковой крючок. Больше он ничего не помнил. Побрившись, Грегори решил позвонить Сиссу и договориться с ним. Когда он выходил из дому, миссис Феншоу сворачивала в холле длинный ковер. Под ее стульчиком сидел один из котов. Грегори не умел отличать их друг от друга, хотя, когда они были вместе, видел, что один на другого не похож.