Азиз Алимов - Железноцвет

В отделанной латунью кабине кроме некогда бархатного сидения есть только лампочка и торчащий из пола чугунный столб с набалдашником размером с чемодан. Я берусь за рычаг, венчающий набалдашник, и двигаю его вперед. Лифт начинает карабкаться.

За сплетением железных узоров ползут этажи: красное дерево, бронзовые люстры и непробиваемые черные двери; ковровые дорожки и резные лавки, а под лавками – кучки блестящих глазок, хитро и злобно следящих за движением кабины. После первой пары этажей здание начинает оживать, становится слышна музыка. На очередной площадке открыта одна из дверей, и на фоне иссиня-черного зарешеченного неба курят изысканные формы в дымчатых нарядах.

– Гм, – подает голос Зоя. Теперь я замечаю, как диковато она оглядывается по сторонам.

– Гм?

– Я думала, тут по-другому будет. Ну, охрана там. И, не знаю, консэржка.

– Консьержка.

– Она.

– Консьержка и вправду раньше была. И охрана, – задумчиво говорю я.

– И куда делась?

– Был инцидент. Одного жильца приехали забирать, и охрана тех, кто приехал, пустила. Жилец, правда, все равно не дался, – говорю я.

Стены площадки, которую мы проезжаем, изрешечены и заляпаны. Гильзы от “Максима” никто так и не убрал, только смел в один угол.

– Следующий – наш, – говорю я, когда расстрелянный этаж пропадает. – Как он?

– Сам не видишь?

– Ну да.

На этаже, на который мы приехали, всего одна дверь – большая и толстая. Если бы не гобелены, на стенах было бы видно, где раньше были старые входы. Аркадий вообще не стоит на ногах, и Зое приходится взвалить его себе на плечи. Она чертыхается, пока я ввожу комбинацию на дверном замке и вожусь с ключами. Шприцы похрустывают у нас под ногами, но ритмичной гул, идущий снизу, перекрывает их хруст. К тому моменту, когда я открываю последний замок, Зоина критика принимает личный характер. Под красочные предположения о том, что пила моя мама в ходе своей беременности, я наконец распахиваю бронированную дверь, и мы вваливаемся внутрь. Мягкий свет люстры озаряет простор прихожей, и Зоя присвистывает.

– Вот это уже больше…

– Осторожно, видишь растяжку? – говорю я. Переступай, вот так. Неси его в санузел – дверь прямо. Постарайся ковры не замарать.

Скинув берцы, Зоя уносит Аркадия, куда я сказал. Я пользуюсь этой минуткой, чтобы перевести дыхание. Не спеша вытираю сапоги, вешаю Аркашину куртку на обрамленное бронзой зеркало, снимаю шинель и прохожу в санузел. Его дверь оставлена нараспашку, и внутри уже горит свет.

Аркадий сидит на стуле, напротив моей огромной фарфоровой ванной. Он больше не трясется и ничего не говорит про глаза. Зоя сидит рядом, на унитазе, и быстро перебирает содержимое своей аптечки. Нужное она кладет в раковину, ненужное бросает через голову Аркадия в ванную. В Зоиных губах зажата сигарета, а Зоины штаны с трусами спущены до колен. При моем появлении она даже не отрывается от дела.

– Очень хуево, Петя, – хмуро резюмирует Зоя. – Всего у меня по нулям, одни бинты-то и остались из нужного. И эпинефрин. Думала завтра затариться, бестолочь. Поделом мне, – зло бросает она.

– Гм, – только и говорю я. – М-да.

Выходить теперь не только поздно, но и как-то глупо.

– Нужно срочно обезболивающее, и обязательно – обеззараживающее, – говорит Зоя. – Сейчас начну выковыривать эти стекляшки, и Аркаше будет тяжко.

– У меня и аптечки-то нет, – растерянно говорю я.

Ею, среди прочего, месяца три тому назад я швырнул в спрута, грозившего мне из оконной форточки.

– Ну поищи что-нибудь, а? – просит Зоя. Она вынимает бычок изо рта и бросает его между ног, в унитаз. – Пожалуйста. Может, на кухне че лежит? Все, что найдешь – тащи.

Я переворачиваю кухню вверх дном. Свою обыскиваю впервые, но процедура-то отработанная. В резном шкафчике я нахожу половину булки, кусок колбасы и бутылку уксуса без этикетки. В ящиках – пакет поваренной соли и пару умерших жуков. В холодильнике лежит смерзшийся брикет свиного фарша, пакет с рыбой да улей с светляками. Под столом я нахожу “Дюрекс” и очень одинокую гильзу – стреляные. Их отправляю в ведро. Никаких лекарств. Спиртного, разумеется, тоже нет.

На выходе из кухни ни в чем не повинный табурет получает от меня яростного пинка, но спина напоминает мне, что поздно делать футбольную карьеру. Я поднимаю табурет и, крякнув, сажусь на него.

– Нашел че-нибудь, Петь? – из санузла спрашивает Зоя. Что мне ей сказать?

– Уксус, колбасу и соль.

Шутник недоношенный.

– Тащи сюда! – неожиданно отзывается Зоя. – И миску возьми, любую!

Вскочив с табурета, я хватаю ингредиенты и спешу обратно в санузел. Зоя теперь сидит на краю огромной ванны, скинув свитер и закинув ногу на ногу. Склонившись над Аркадием, она сосредоточенно закатывает левый рукав майки.

– Потерпи, Аркаш, щас сварим тебе щи… – бормочет она. – Колбасу-то нахуя? Миску давай.

Она смешивает соль и уксус в суповой миске, качая головой в такт долетающим снизу ритмичным басам и стонам, после чего энергично взбалтывает полученное варево.

– Готово, поехали. Держи миску.

– Слушай, ты точно знаешь, что делать? – спрашиваю я, – кровь вроде не идет, может подождем пока…

– Не боись, комиссар, – отвечает Зоя. Теперь она говорит на удивление сдержанно, даже отрешенно. – Справлюсь. А если нет, – она кивает на Аркадия, – так он все равно до утра не дотянет, если сейчас осколки не вынем. Я его так не брошу. Согласный ты или нет – до пизды.

Становится очевидным, что дальнейшие прения будут безрезультатными.

– Ничего-ничего, хуже бывало, – бормочет Зоя, обрабатывая в миске щипцы и зажим. – На фронте приходилось и мочу использовать.

– Что, так плохо было?

– Знаешь, что с 303-й сделали? – спрашивает Зоя, осторожно вылавливая первый осколок.

– Так, в общих чертах.

Аркадий тихо мычит, но не сопротивляется, и Зоя продолжает свою работу.

– Где-то за месяц до Предательства, – говорит она, – началось масштабное отступление, по всей Аляске. Ну, ясно стало, что нас выдавливают, и был приказ сузить фронт, чтобы хоть как-то… дай мне зажим, не видишь, как течет… как-то принять удар врага. Отступали на север, в сгоревшие леса. Не помню уже, сколько брошенных городов прошли. Ничейная земля… дай еще пластырь. Да не этот блять, зеленый! Ну вот, так что через неделю после Предательства Воронина, – говорит Зоя, – Всех, кто из 303-й участвовал, перебросили прямо в этот котел. Без связи, без ничего. Поставили задачу остановить наступление танковых дивизий американцев. Кровью искупить, понял?

– Лучше бы сразу расстреляли.

– Вам только дай расстрелять… бригаду взяли в окружение, – говорит Зоя. – Двадцать дней они были в осаде, на воде из луж, окопы в обледеневшем говне. Десять патронов на солдата и две мины на миномет – суточная норма, – продолжает она, бросая очередной осколок в ванную. – Полярная ночь, глаз выколи… хе-хе, глаз… – она обтирает лоб и щеки Аркадия, собирая ватой его кровь – очень осторожно, даже нежно. – Короче, до конца месяца бригада не дожила… че ты пялишься на него? – перехватив мой взгляд, говорит Зоя. – До свадьбы заживет, – последняя фраза явно должна была приободрить Аркадия, но тот снова обмяк, потеряв сознание. Он дышит тяжело, с хрипами.