Геннадий Прашкевич - Школа гениев

– Разве мы не друзья?

Бармен благодарно замер.

– Разве мы не коллеги в конце концов? Разве в наших ремеслах мало общего? Коктейль в буквальном переводе с французского означает – петушиный хвост . Вы это знаете? А журналистская галиматья , которой я пробавляюсь… Ну, ну, не делайте возмущенного лица, Арчи! В переводе с жаргона французских студентов вся эта моя журналистская галиматья означает все тот же петушиный хвост . Да и делается по тому же рецепту. Щепотка того, щепотка другого. Ну и необычное название.

Он попробовал разлитую по бокалам смесь:

– Советую назвать этот петушиный хвост «Проснувшимся Гермесом», Арчи. Уверен, такая штука пробрала бы и Билла Фроста. Он знал толк. По сравнению с ним я всего лишь жалкий подражатель, Арчи. Билл из любой мешанины может создать нечто имманентное!

И одобрил:

– Старайтесь, Арчи.

И подмигнул:

– Ваши руки – неплохая приставка к миксеру!

Склонность к полноте (весьма и весьма реализованная с годами), склонность к меланхолии (тотальная, надо сказать, и тоже весьма и весьма реализованная), небольшой рост, блестящая, почти потерявшая волосы голова – Эрвин Килби не выглядел весельчаком. Журнал «Джаст» процветал, с Эрвином сотрудничали самые известные авторы страны, но вся фигура главного редактора выражала скорбный протест. Беспощадный рок. Эрвин знал, что стоит на пути добрых дел. Разве не злой рок погубил Дэйва Килби? Разве не тот же беспощадный рок отправил Билла в тюрьму, а Коринфскую невесту в клинику? А теперь еще и Анри…

Эрвин Килби испытывал отчаяние.

Множество старинных часов на стенах кабинета подчеркивали неумолимость рока.

Круглые, квадратные, овальные, маятниковые, пружинные, электрические, деревянные, выполненные из каких-то совсем уж экзотических материалов, даже из титана. Собирать эту коллекцию Эрвин начал лет пятнадцать назад, когда младший брат подарил ему на день рождения настоящий хронометр адмирала Дрейка, купленный на один из своих первых гонораров. Портрет Дэйва висел тут же в окружении часов. Темная прядь, упавшая на глаза… Дэйв любил встряхивать ею… Серые глаза… Внимательные глаза… Вызывающие птичьи усики…

Каждый день Эрвин с тоской вперял взор в глаза брата.

Но Дэйв молчал.

Ему нечего было сказать.

Он ничем не мог помочь Эрвину.

Ничего так сильно не боялся Килби-старший как рока.

Ход времени… Усмешка судьбы… За окнами медленно проносило серые влажные облака… Джулия, длинноногая и уверенная секретарша, чувствовала, что эти серые влажные облака проносит сквозь кабинет шефа… Так не бывает, но рок, рок…

Только одни часы в кабинете всегда молчали.

Простые песочные часы на деревянной подставке.

Их подарил Эрвину Анри Лаваль. И даже вырезал на подставке длинную строку. Может, сам сочинил, может, воспользовался помощью античных философов. Не стихи, нет. Что-то вроде философского постулата.

Не можешь постичь время, попробуй его на вкус.

Гений имеет право на странности. Но рок беспощаден и к гениям. Килби-старший со вздохом повернул голову:

– Что там у вас, Джулия?

– Это не у меня, шеф. Это у нас.

– И что там у нас?

– Мистер Куртис.

– Почему он не входит? Он, наверное, опечален?

– Не могу сказать этого, шеф.

– Как тебя понять, Джулия?

– Я никогда не видела мистера Куртиса опечаленным.

– Но в такой день!

– Наверное, это его стиль, шеф.

– Он в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный собрат и друг, порывистым пером терзает мир, склонившись над столом… Но мыслью он не здесь, там – на краю Вселенной!

– Ты, кажется, из «Меркурия», – удрученно догадался Килби-старший.

– Оставь, Эрвин. Я знаю, о чем ты думаешь. Гангрену не вылечишь молитвами. Разве не так?

Килби-старший скорбно промолчал.

– Я закончил свои заметки, – коктейль, приготовленный Арчи Мейлом несомненно поднял настроение журналиста. – Может, они не и понравятся нашим подписчикам, но это была последняя идея Анри. Так сказать, его прощальной поклон. Мечта о бессмертии. Это проглотят, правда?

– Тебе не идет цинизм, Рон.

– Это не цинизм. Я пытаюсь рассуждать здраво.

Листки, исписанные круглым отчетливым почерком, легли перед главным редактором журнала «Джаст».

Да, Куртис оставался Куртисом.

Там, где другой плакал бы, он смеялся.

Там, где другой смеялся бы, впадал в сарказм.

Ну да, эти новые оптимисты от финансов, писал он. Почему-то они решили, что откупиться можно даже от смерти. Наивные люди. Ругать науку за то, что она якобы разрушает гармонию мира, и при этом жадно цепляться за ее достижения! В данном случае за криогенетику.

Куртис без сожаления высмеивал наивных дельцов.

Ну да, мечта о бессмертии! Тебя заморозят. Ты уснешь в криогенном гробу и будешь спать долго. Пятьдесят, сто лет. Потом тебя разбудят представители прекрасного будущего мира. Привет, предок! Дельцы от науки, ядовито писал Куртис, научились закачивать специальные растворы в очищенные от крови сосуды своих молчаливых, засыпающих на десятилетия клиентов. Разумеется, пока очень немногие могут платить за столь туманное будущее. Но даже они… На что рассчитывать? – спрашивал Куртис. Неужели там, в прекрасном будущем умное обновленное человечество с распростертыми руками будет встречать старых, обглоданных многочисленными болезнями ублюдков, мораль которых, конечно же, не изменится к лучшему за долгие столетия вынужденного сна? И что они собираются делать в будущем? Лично он, Рон Куртис, сомневается в том, чтобы Альберт Эйнштейн или Норберт Винер легли в криогенный гроб. Я убежден, что гений, проявивший себя сегодня, только сегодня и необходим. При этом – нам, а не далеким потомкам. Любопытно бы увидеть выражение лиц прекрасных людей будущего, когда перед ними из заиндевелых криогенных гробов начнут выпрыгивать их заплесневелые предки…

– Но это же нельзя печатать!

– Что тебя пугает, Эрвин?

– Да все! Даже запятые! Это же прямой вызов памяти Сиднея Маури!

– Настроения швейцара не должны зависеть от того, закрывает он или открывает двери.

– Но, Рон! Маску шута давно натянул на себя Пауль. Тигру она даже идет.

Килби-старший сам ужаснулся тому, что произносят его толстые губы. Рыхлое лицо покрылось испариной.

– Веселый гид в угрюмом царстве. Разве Говард написал это не о тебе?

– Он тоже не стал оптимистом, – Куртис провел ладонью по кудрям. Иногда он действительно походил на Оскара Уайльда. Поразительно походил, хотя не искал с ним сходства.

– Не говори! Больше ничего не говори, Рон! – Эрвин вскинул над собой руки. – Вы – дети-звезды! Вы подняли Бэрдокк из небытия, наполнили его жизнью. В тихом сиянии света и славы. Правда?