Станислав Гагарин - Вторжение

Вот и я сообразил про разрушенный Центр, когда Центра больше не существует. А ведь с его помощью мы б возвращали ломехузов в прежнее, человеческое состояние.

— Передайте эту информацию Президенту, — попросил вождь. — Он вас обязательно поймет. И Павлову о рефлексии расскажите. Товарищ Павлов суть толковый парнишка, с характером. А главное — профессионал. И Маршал Язов, ваш знакомец, мне нравится. Наивности бы только им поубавить.

Да… Видите, вы сами нашли альтернативу новому, понимаешь, нашествию ломехузов. Думайте, думайте о том, как их собственные приемы обернуть против них самих. А пока выводите их на чистую воду, неустанно разоблачайте, вытаскивайте на Божий Свет, как умные муравьи выносят, понимаешь, на солнце яйца жучков-паразитов.

Ваш философ Пивоваров — умница. Его желтый эффект обреченно, с объективной неизменностью дает социальный зеленый цвет, перейдет с неизбежностью в иное, понимаешь, качество.

Товарищ Сталин остановился у мемориальной выкрашенной в ослепительно белый цвет баллистической ракеты СС-4.

— Отсюда я и вернусь на родную звезду, — приветливо улыбаясь, сказал Иосиф Виссарионович и протянул писателю узкую, вовсе не мужскую, ладонь. — Прощайте, Станислав, не поминайте лихом.

Впервые вождь назвал его по имени, и у писателя защемило сердце.

«Свидимся ли когда-нибудь?» — грустно подумал он и почувствовал, каким родными близким стал для него товарищ Сталин.

— А ведь сегодня день рождения Гитлера, — сказал вдруг безо всякого перехода вождь.

— К чему вы это вспомнили сейчас? — насторожился Станислав Гагарин.

— Да так, — уклонился от ответа Иосиф Виссарионович. — Вы знаете, постоянно жалею, что не встретился с ним в той жизни. Наверно, мы подружились бы с Адольфом. Ведь как человек, понимаешь, он был так же несчастен, одинок и обездолен, как и товарищ Сталин. Вы не находите?

— Может быть, — пожал плечами Станислав Гагарин.

— Я ухожу, — просто сказал вождь. — А вы двигайте домой, досыпайте, понимаешь, после ночного боя. Вам предстоят новые сражения, надо защищать Отечество, и малое, и большое.

— Буду стараться, Иосиф Виссарионович.

— Старайтесь… Завтра наши приключения покажутся вам лишь забавным и вполне фантастическим сном, — ласково улыбаясь и плавно поводя рукою с трубкой, он достал ее из правого кармана, проговорил вождь.

…Писатель еще не проснулся до конца, но осознал вдруг некое предчувственное неуютье. Мозг его медленно, как бы нехотя, отвыкал от пригрезившегося бытия и неожиданно, без перехода, вспыхнул догадкою, встрепенулся.

Станислав Гагарин понял, что сделалось ему неуютно от холодного и резкогочистого воздуха. Исчез запах трубочного табака, тот сладковатый запах «Золотого руна», к которому он привык уже за эти необычные дни.

Писатель открыл глаза и увидел, что за его письменным столом сидит Гитлер.

7 апреля 1990—27 мая 1991

Соображение дать записи к роману «Вторжение» в виде отдельного блока-приложения пришло ко мне в голову вечером 23 мая 1991 года в двадцать седьмой комнате Голицынского дома творчества, после ужина и чая в обществе Татьяны Павловны, дежурной медсестры.

Еще ранее я понял, что та масса идей, которые появлялись в процессе работы над «Вторжением», физически не может быть втиснута в рамки придуманного мною в ночь с 6 по 7 апреля 1990 года здесь же, в Голицыне, фантастического повествования.

Потом, когда не единожды перечитывал материалы «Передряг», которые отобрал для публикации вместе с романом, мне всегда казалось: читать их не менее интересно, нежели сам «Вторжение».

Кстати, я заглянул в дневник, который вел тогда и веду с января 1952 года до сегодняшней ночи уже 24 мая. Несколько весенних дней прошлого года весьма показательно и так ярко живописуют состояние, в котором пребывал сочинитель Станислав Гагарин, что я решился привести их полностью, начав сие описание с 31 марта 1990 года.

Это были дни, когда я проиграл птицеводу Гришину во втором круге выборов народных депутатов России и отсыпался в Голицынском доме творчества. Через два дня, 2 апреля в понедельник, я узнаю о самом крупном предательстве — по количественному составу — в моей отечественной практике: в лагерь противника, на этот раз им окажется новоиспеченный коммерсант из Сибири, Сергей Павлов-младший, уйдет семь человек из десяти. Со мной останутся лишь Коля Юсов и Вадим Казаков. Увы, и этих сегодня нет рядом… Но это так, к слову. [5] Перечень предательств на этом не завершился, увы. Пока самым крупным был третий путч, организованный Федотовой, Литинским, Павленко, Рыжиковой, Савельевой, Панковой, Калининой, Головановым, Мелентьевым, Кущим, Красновой, Стрелковым. Как выяснилось позднее, активно, но тайно, участвовал в нем мой самый верный, как я наивно полагал, соратник Александр Сорокоумов.

Вернемся, однако к 31 марта 1990 года. О чем же я писал в тот день?

Пять минут первого. Занимался разбором бумаг и не заметил, как наступили новые сутки. В свердловской газете «На смену!», ее прислал Олежко, там его материал с упоминанием об «Отечестве», обнаружил «Демократическую платформу к XXVIII съезду КПСС».

А ведь я сей тугамент, как говорил Лесков, и не читал. Надо утром, на свежую голову, его изучить. И вообще подумать, чем бы мне литературным заняться.

08-39. Когда чистил зубы, пришла мысль: а не написать ли мне фантастический рассказ? Прямо сейчас, здесь, в Голицыне. А что? Хоть как-то морально оправдаться перед самим собой. О чем рассказ? Не знаю пока.

Вечером читал фантастику Михановского. Примитивно и пошло пишет сей муж. И его печатает Щербаков… Это сам не меньший пошляк. Так-то вот.

Вообще мне все надоело, в том числе и писательство. Меня уже не волнуют выходящие книги. Я не ношу больше собственные сочинения в издательства и журналы. Вот попытался создать «Отечество», чтоб иногда и самому печататься в нем, так при содействии генерала Пендюра меня пинком под жопу… Где же справедливость?!

Как это я еще не остервенился на весь род человеческий?

Да, хреново, ежели человека с утра одолевают подобные мысли. А ведь работать надо. Я же не знаю — над чем работать. Ни мыслей, ни желаний… Все как бы до фени, пропади оно все, гори синим пламенем!

Вот такое состояние духа было у меня за неделю до того, как пришло озарение. 6 апреля 1990 года около трех часов пополудни в пятницу я писал: