Станислав Гагарин - Вторжение

— И все-таки человек, — пробормотал Геннадий Иванович.

— Я его понимаю, — сказал Николай Юсов. — Мой первый убитый душман в Афгане долгое время мне снился…

Дурандин судорожно вздохнул и поднял с пола автомат Калашникова.

— Что это? — подал вдруг голос Дима Лысенков.

На изрешеченном пулями пульте заискрило, послышался треск, возникло вдруг синеватое пламя.

— Замыкание, дяденьки, замыкание! — радостно завопил монстр.

— Телекамеры! — крикнул Сталин. — Ищите телекамеры… Сейчас грянет общая тревога!

Они лихорадочно зашарили взглядами по лабораторному залу и обнаружили четыре электронных соглядатая на кардановых подвесах, позволявших камерам двигаться в трех измерениях.

— Бейте по ним! — распорядился вождь.

Затрещали очереди, и тут же завыли ревуны снаружи.

— Тревога! — радостно захихикал Красногор. — Сейчас сюда другие дяденьки прибегут…

Телекамеры были разбиты, и какое-то время у них оставалось.

Сталин подбежал к окну, и в тот же миг со двора донесся глухой взрыв.

— Они взорвали нашу машину, — спокойно сообщил Иосиф Виссарионович. — Придется брать Станислава Гагарина вместе с саркофагом, будить его здесь уже нет времени.

Он сунулся в пасть открытого люка и отсоединил главный кабель, связывающий автономную систему жизнеобеспечения, от громадины Метафора.

— Того, что есть в саркофаге, Станиславу Гагарину хватит на два часа, — пояснил вождь. — За это время мы будем уже далеко.

— Но как мы выберемся? — спросил Дима Лысенков.

Аспирант старался говорить бодрым тоном, но голос его выдавал. Да и кто бы не замандражил, когда вовсю заливаются ревуны и звонки тревоги, и здесь сейчас будет полным полно вооруженных ломехузов? !

— Это моя проблема, — сказал Иосиф Виссарионович. — Придется вам полетать по воздуху… Дурандин, Юсов! Вынимайте саркофаг! Сейчас я лишу его веса, да и вас заодно. Тащите его вон к тому окну! А вы, Дмитрий, держите под обстрелом входную, понимаешь, дверь. Если кто попытается войти — стреляйте без моей команды…

Поначалу саркофаг показался Николаю и Геннадию Ивановичу тяжелым, но затем они почувствовали вдруг, что он ровным счетом ничего не тянет и даже плывет невесомо.

Окно, к которому они подвели саркофаг с председателем, было забрано решеткой.

— Подождите, — остановил их Сталин.

Отступив на три шага, он пристально посмотрел на зарешеченное окно, и изумленные Юсов и Дурандин увидели вдруг, как стекло вместе с металлом решетки сплавилось и бурыми потеками легло на подоконник.

— Вот и наш путь домой, — усмехнулся Сталин. — Запасной, так сказать, вариант, понимаешь…

Позади раздался выстрел. Лысенков, оставшийся в арьергарде, защищал их тыл.

— Давайте сюда, Дмитрий! — крикнул ему Иосиф Виссарионович. — Приготовьтесь потерять вес…

Вчетвером они выдвинули саркофаг на подоконник.

— Держитесь за рукоятки покрепче, — предупредил спутников вождь. — Непривычно будет только поначалу…

Они услышали детский плач и разом повернулись.

Монстр Аркадий заливался слезами, размазывая их здоровенными кулачищами по лицу.

— Дяденька Сталин! — всхлипывал он. — Возьмите меня с собой! Я буду слушаться вас, дяденька, милый! Хороший товарищ Сталин…

Не вынимая трубки изо рта Иосиф Виссарионович резко повернулся к монстру Красногору и уже привычными золотыми стрелками превратил инфантильного лаврушку в ничто.

Николай покачал головой.

— Наверное, Аркадий мог бы нам еще пригодиться, — осторожно заметил он. — Теперь-то этот парень вроде бы за нас…

Сталин вынул трубку изо рта, спрятал ее в карман и презрительно сплюнул туда, где еще угадывалась рослая фигура местечкового берии.

— Не выношу ренегатов. Даже если они электронные, — жестко сказал вождь.

«Бог мой, до чего же он напоминает мне шефа! — подумал Юсов. — А еще говорили, что Сталин любил детей…»

Огромный лохматый мамонт, истошно трубя от возмущения и обиды, пробежал последние десятки метров, отделявшие его от кое-как прикрытой ямы-ловушки, и с шумом рухнул в нее под дикий вой загонщиков трех племен, объединившихся для совместной охоты.

«В гробу я видал этот кооператив! — мысленно выругался мамонт, рассадив себе о выступавшей в стене ямы камень левое бедро. — Навязался на мою голову тщеславный вождь племени Рыжих Красов… Надо подкараулить его и растоптать в лепешку! Нет, лучше схватить его хоботом, подбросить в воздух и поймать на бивень! Так и сделаю, когда выберусь из ловушки».

В том, что он таки выберется, мамонт не сомневался. Раздражало, что бедро саднит. Надо повернуться, не просыпаясь, на правый бок, видимо, отлежал — вот и все.

Станислав Гагарин заворочался, намереваясь сменить позу, сон еще не оставил его, и тут пришел запах кофе.

«Что это? — подумал писатель. — Приехала Вера и приготовила себе кофе? Ведь она традиционно пьет его каждое утро… Надо просыпаться и мне тоже. Я так давно не видел ее. Пожалуй, аж с самой мезозойской эры».

Сочинитель хотел было открыть глаза, но сознание его обволокла туманная пелена. Из нее он таки выбрался, поводя настороженно сяжками и лихорадочно осматриваясь всеми видами зрения, которые были присущи его выпуклым фасеточным глазам.

Глаза ничего опасного муравью из рода Formica Rufa не сообщили, но Икс-фермент-Тау ощущал неведомую пока угрозу даже не шестым, а неким одиннадцатым чувством.

Начальник муравьиного патруля стоял в боевой позе у входа в маточное помещение, загораживая его тренированным, ловким, почти неуязвимым телом. Икс-фермент-Тау знал, что за ним находится будущее Рода, за которое он в ответе, как и за все, что происходит в Отечестве.

Неведомые еще муравью враги угрожают тому, что так дорого самоотверженному солдату, но опытный, привыкший к схваткам борец готов сражаться с ними насмерть.

— Ну, кто на новенького!? — подал в пространство сигнал муравей. — Уложу готовенького…

«Дурацкая песня, — внутренне поморщился Станислав Гагарин, не выходя из муравьиного обличья и оставаясь в этой ипостаси самим собой одновременно. — А ведь когда-то нравилась мне… Меняются люди — меняются их привязанности и вкусы».

Он вспомнил разговор с Анатолием, сыном, о вере и сопутствующему ей доверию. Последнее скорее инстинкт, идущий от души, а не от разума. Разум, увы, порождает веру, основанную на непререкаемом авторитете, тем самым, загоняя себя в собственноручно сконструированную ловушку.

«Создавая веру, разум отчуждает самого себя», — подумал писатель, вновь почувствовав запах опасности, и угрожающе развел и свел вместе сильные жвалы, готовый к смертному бою ради спасения Рода.