Станислав Гагарин - Вторжение

«Так это они и есть! — воскликнул вождь. — Все эти НЛО и уфо-мерзости суть их нечистых рук, понимаешь, и развращенных умов дело…»

«Да? — разочарованно протянул Станислав Гагарин. — А я думал — ваша работа. Значит и с этим придется воевать. И вечный бой…»

«Надо, Папа Стив, надо, — ободряюще передал писателю вождь. — Мне тоже всю жизнь приходилось бороться».

К ним подошел командир дивизии, сопровождавший их в походе, капитан третьего ранга Герман, симпатичный парень, Олегом его звали, в Севастополе училище Нахимова закончил.

— Делаем поворот, Станислав Семенович, — сообщил Герман. — Командир корабля просит подняться на мостик.

Выстрела писатель не услышал.

… С полчаса он ходил по ялтинской улице, ведущей к фуникулеру, тщетно пытаясь понять — почему вдруг захотелось подняться в гору. Ведь такие подъемники Станиславу Гагарину не в диковину вовсе. В Рио-де-Жанейро поднимался на гору Пан-де-Ашукар в два приема, там целый вагон пер тросовой дорогой на вершину. А здесь, в Ялте, жалкие люльки на двоих, в одной из них он третьего дня уже поднялся и опустился вместе с женою… Чего же боле?

Но почему его вновь тянет на канатную дорогу?

«Не согрешив — не покаешься», — сказал себе Станислав Гагарин и решительно направился к кассе.

Народу было немного.

Минут через пять он запрыгнул в люльку-челнок, качнувшийся и осевший под его пятипудовым телом. Люлька проследовала мимо посадочного причала и принялась подниматься над ялтинскими крышами, открывая взору панораму города и серебристо-зеленое, залитое сентябрьским солнцем море.

Вскоре писатель обратил внимание на пустяшное как будто обстоятельство: верхняя и нижняя от него кабинки-люльки были пустыми. Пока он лишь механически отметил сие в сознании и снова принялся разглядывать город, в котором был последний раз летом пятьдесят третьего года, когда курсантом мореходного училища проходил плавательную практику на теплоходе «Грузия».

Фуникулер поднял его уже на треть высоты, и вдруг Станислав Гагарин ощутил некий сигнал.

«Сядьте! — услышал он голос Иосифа Виссарионовича. — И смотрите, не обнаруживая себя, вперед…»

У писателя еще не было повода усомниться в резонности того, что говорил ему в прямом общении или вот так, на расстоянии, находясь неведомо где, товарищ Сталин. И потому сочинитель незамедлительно повиновался.

Выше двигалась соседняя кабинка, она закрывала некоторым образом следующую люльку, но голову сидевшего там человека в светлом картузе курортного типа Станислав Гагарин рассмотрел. Далее видел он склон горы, застроенный разнокалиберными домами, над крышами которых ползли, поскрипывая на тросах, пронумерованные люльки.

Писатель вдруг вспомнил, что его колыбель значится тринадцатой. Это, видимо, определяло нечто. Но суеверного страха Станислав Гагарин не испытывал, подобные намеки бытия никогда его не колыхали. Тринадцать так тринадцать… А вот та, где сидит тип в белой кепке, будет, вероятно, пятнадцатым номером.

Едва он мысленно обозначил его, как пятнадцатый вдруг поднялся с сиденья. Поскольку писателю велено было смотреть вперед, он усилил внимание и увидел, что одет тот был в черную кожаную куртку, она противоречила светлому головному убору.

Человека Станислав Гагарин видел со спины и пока ничего в незнакомце примечательного не обнаружил. Но тот вдруг нагнулся и потому исчез из поля зрения. Когда же возник снова, то в руках у него был некий предмет, в котором писатель сразу определил короткую винтовку.

Щемяще заныло сердце.

У председателя «Отечества» не оставалось уже сомнений по поводу того, что сейчас произойдет. Он пригнулся на сиденье, но так, чтобы не выпускать из вида будущего убийцу, прикидывал, куда тот направит ствол.

Слева писатель заметил двухэтажный домик, полуобвитый виноградом, с просторной открытой верандой на втором уровне. Он видел веранду пока снизу, но понял, что пятнадцатый номер вот-вот поравняется с ней, примет веранду на собственный траверз.

На веранде, Станислав Гагарин теперь уже разглядел это, находился стол, за которым сидело четверо людей. Когда тринадцатая люлька поравнялась с верандой, а пятнадцатая готовилась уйти за глухую стену обреченного дома, там, на веранде, с бокалом в руке поднялся человек.

Сочинитель едва успел рассмотреть его, как этот приговоренный к смерти тут же выронил бокал, схватился левой рукой за грудь и медленно осел, склонив мертвую уже голову.

Выстрела писатель не услышал.

В тот же миг он скорее почувствовал, нежели увидел, что люлька с убийцей зашла за стену, она невидима тем, кто остался сейчас на веранде.

И тут Станислав Гагарин ощутил несильный удар, жестяная стенка его такой ненадежной колыбели украсилась двумя — входным и выходным — отверстиями.

Он давно убрал голову и не видел больше того, что происходило на веранде, но вновь появившиеся дырки красноречиво поясняли обстановку: с веранды стреляли, хотя для нижних наблюдателей люльки фуникулера казались пустыми.

«Скорее! Скорее!» — торопил Станислав Гагарин фуникулер, хорошо понимая, что еще немного — и его люлька тоже скроется за стеною дома.

И когда это произошло, он поднялся на ноги и огляделся. Пятнадцатый номер готовился пройти улицу, идущую вдоль склона горы, на которую они забирались.

Прямо под тросовыми дорожками фуникулера стоял грузовик с открытым кузовом, в котором лежали матрацы.

Вот-вот люлька с убийцей пройдет над кузовом… И Станислав Гагарин тут же разгадал будущее намерение человека в кожаной куртке.

Так оно и произошло. Не поворачиваясь к наблюдавшему за ним писателю, убийца откинул запор входной дверцы. Правой рукой он держался за верхний край ползущей вверх люльки, а в левой у него был футляр для виолончели.

Примериваясь к прыжку в кузов, пятнадцатый номер глянул вниз и встретился глазами с пристально смотревшим на него, запечатлевавшим в сознании подробности Станиславом Гагариным, который не таился вовсе, ибо понимал, что орудие убийства уже положено туда, где место для музыкального инструмента. А доставать из кармана «пушку», если она и имеется у него, белый картуз не станет по дефициту времени.

Взгляды их встретились, и тогда незнакомец, лицо которого запомнилось писателю, грустно улыбнулся и пожал плечами. Что, мол, поделаешь, и это какая ни есть, а работа…

Он подмигнул приятельски сочинителю, и ловко спрыгнул на уложенные в грузовике матрацы.

Автомобиль мгновенно сорвался с места и тотчас же исчез за поворотом.

Писатель почувствовал себя на фуникулере в прямом и переносном смысле подвешенным. Но что оставалось делать? Оставаться в люльке, мягко говоря, не хотелось.