Станислав Лем - Расследование

— Возможно, — холодно заметил Грегори. — Тогда меня заменит кто-нибудь другой. В конечном счете каждую деталь по отдельности я мог бы объяснить уже теперь. Даже эту прозекторскую. Окно можно открыть снаружи с помощью нейлоновой нити, предварительно зацепив ее на оконной ручке. Но чтобы некий основатель новой религии, некий имитатор чудес стал делать таким образом свои первые шаги…

Шеппард пожал плечами.

— Нет, это не так просто. Вы постоянно повторяете слово «имитация». Восковая кукла — имитация человека, не так ли? А если кто-то изготовит куклу, способную ходить и говорить, — это будет отменная имитация. А если он сконструирует куклу, обладающую способностью кровоточить? Куклу, которая будет несчастной и смертной, что тогда?

— Да при чем тут все это… ведь даже самая совершенная имитация и эта кукла должны иметь своего создателя и его можно доставить в наручниках! воскликнул Грегори, которого охватил внезапный гнев. «Он что, играет со мной?» — мелькнула мысль. — Господин инспектор… — сказал он, — вы можете мне ответить на один вопрос?

Шеппард смотрел на него.

— Вам эта загадка кажется неразрешимой, не так ли?

— Отнюдь. Об этом не может быть и речи. Однако возникает возможность, что решение… — Главный инспектор замолк.

— Прошу вас, скажите мне все.

— Не знаю, имею ли я право, — сухо отозвался Шеппард, словно уязвленный настойчивостью Грегори. И заключил: — Возможно, вы отвергнете это решение.

— Почему? Пожалуйста, выскажитесь яснее!

Шеппард покачал головой.

— Нет, не могу.

Шеппард подошел к столу, выдвинул ящик и извлек оттуда небольшой пакет.

— Займемся тем, чем нам положено, — сказал он, передавая пакет Грегори.

Это были фотографии трех мужчин и женщины. Заурядные лица, ничем не привлекающие внимания, взирали на Грегори с глянцевитых кусков картона.

— Это они, — произнес он. Две из этих фотографий были ему знакомы.

— Да.

— Но посмертных фотографий нет?

— Две мне удалось раздобыть. — Шеппард снова открыл ящик. — Они сделаны в больнице по просьбе семьи.

Это были фотографии двух мужчин. Удивительная вещь, смерть придала значительность их заурядным чертам, наделила застывшей задумчивостью. Они сделались более выразительными, чем при жизни, словно только теперь им стало что скрывать.

Грегори поднял глаза на Шеппарда и изумился. Сгорбленный, вдруг странно постаревший, он стоял со стиснутыми зубами, словно испытывая страдание.

— Господин инспектор?.. — спросил он вполголоса с неожиданной робостью.

— Я предпочел бы не давать вам этого дела, но мне больше некому его поручить, — сухо отозвался Шеппард. Он положил руку на плечо Грегори. Пожалуйста, поддерживайте со мной контакт. Я хотел бы вам помочь, хотя неизвестно, пригодится ли вам мой опыт.

Грегори подался назад, рука Шеппарда упала. Оба стояли теперь за пределами освещенного круга. Из темноты со стен на них взирали лица мертвецов. Грегори чувствовал себя более хмельным, нежели в начале вечера.

— Прошу прощения, — произнес он, — вы знаете больше, чем захотели мне сказать, не так ли? — Он тяжело дышал, словно ворочал тяжести. Шеппард молчал. — Вы… не можете или не хотите? — вопрошал Грегори. Он даже не удивился, откуда взялась у него такая смелость.

Шеппард отрицательно помотал головой, поглядывая на него с какой-то безмерной снисходительностью. А может, с иронией?

Грегори посмотрел на свои руки и увидел, что в левой он держит фотографии, сделанные при жизни, а в правой — посмертные. И тот же непонятный импульс, который минуту назад подтолкнул задать неожиданный вопрос, вдохновил его снова. Это было похоже на прикосновение невидимой руки.

— Какие из них… важнее? — едва слышно спросил он. Лишь в абсолютной тишине этой комнаты можно было его расслышать.

Шеппард молча взглянул на Грегори, пожал плечами и подошел к выключателю. Белый свет залил комнату, все сделалось привычным и естественным. Грегори медленно спрятал фотографии в карман.

Визит подходил к концу. И однако, хотя они говорили уже только о конкретных вещах: о количестве и размещении постов, об осмотре всех моргов, о мерах предосторожности в перечисленных Сиссом населенных пунктах, о полномочиях Грегори, между ними осталась тень чего-то недосказанного.

Несколько раз главный инспектор замолкал и выжидающе смотрел на Грегори, как бы прикидывая, не следует ли ему от этих деловых соображений вернуться к прежнему разговору. Однако он уже ничего не добавил.

Лестница от середины была погружена в абсолютную темноту. К выходу Грегори добрался ощупью. Неожиданно Шеппард окликнул его.

— Желаю успеха! — громко напутствовал его главный инспектор.

Грегори хотел прикрыть за собой дверь, но ветер захлопнул ее со страшным грохотом. На улице царил пронизывающий холод. Усиливался мороз, сковывал лужи, подмерзающая грязь похрустывала под ногами, капли дождя на ветру превращались в ледяные иголки. Они больно кололи лицо и с резким бумажным шелестом отскакивали от твердой ткани плаща.

Грегори хотел подвести итог всему, что произошло, но с таким же успехом он мог бы классифицировать невидимые тучи, которые ветер гнал над его головой. Воспоминания этого вечера противоборствовали в нем, рассыпались на отдельные картины, не связанные ничем, кроме мучительного чувства подавленности и растерянности. Комната, увешанная посмертными фотографиями жертв, с письменным столом, заваленным раскрытыми книгами. Он внезапно пожалел, что не заглянул ни в одну из этих книг или в разложенные там же бумаги. Ему и в голову не пришло, что это было бы бестактностью. Он находился на грани, за которой ни в чем нельзя быть уверенным. Любая, с виду самая пустяковая вещь способна явить ему одно из многих возможных значений, а попытайся он постичь ее, как она снова развеется, расплывется, растает. Он же в поисках разгадки будет погружаться в море многозначных деталей, покуда не утонет в нем, так ничего и не поняв.

Кого он, собственно, собирается представить Шеппарду — создателя новой религии? Великолепная, испытанная на практике надежность следственного аппарата в этом деле оборачивалась против него самого. Ибо чем больше скапливалось тщательно измеренных, сфотографированных и описанных фактов, тем большей нелепостью казалась вся постройка. Если бы он искал убийцу, скрытого во мраке, он не испытывал бы такой беспомощности, не ощущал бы такой угрозы. Чем объяснялась эта неуверенность, эта тревога в глазах главного инспектора, который хотел ему помочь, но не мог?

Почему именно ему, начинающему, главный инспектор поручил это дело, разгадка которого (он сам об этом говорил!) может оказаться неприемлемой? И только ли для того он вызвал его ночью?