Пол Макоули - Паутина

— Я хочу заказать тебе выпивку, дружище, — начал Ник.

— А что такое?

— Давай сперва угощу.

— Где обычно?

— Я там буду через полчаса.

Было восемь вечера. Воздух жаркий, настроение гнетущее. Рыбак уже сматывал удочки. Буквально сматывал. Лебеди уплыли куда-то на ночь. Я двумя глотками допил пиво, запер квартиру, вывел свой «мини» и покатил в Ислингтон.

Нашел уголок в баре «Голова» и купил пинту «Кроненбур-га». «Голова» летом популярна — здесь есть терраса, где можно посидеть под большими полотняными зонтами и понаблюдать, как люди слоняются по старому рынку. Мне в «Голове» нравилось, потому что там имелся большой старомодный квадрат центрального бара. Можно облокотиться и, потягивая пиво, поглядывать, что творится вокруг, как, собственно, и положено в приличных питейных заведениях.

Сегодня все было как обычно: народ из ближайших муниципальных домов по одну сторону бара; крепкий коктейль типов из медиа, торговцев антиквариатом и случайных посетителей — по другую. Джой Джонс, один из старейших завсегдатаев, собирал стаканы со столов, чем, как правило, зарабатывал две бесплатные порции. Эрни Митчелл, бывший грабитель банков, ныне более чем пенсионного возраста продавец кофе и круассанов у станции метро «Эйнджел», как обычно сидел у самой двери. Когда мы встретились взглядами, он коснулся двумя пальцами лба.

Ввалился Ник Фрэнсис, хлопнул меня по плечу, заказал «Кроненбург» взамен пинты, которую я почти прикончил, и бутылку мексиканского пива «Сол» для себя. Жуткий на вид парень, если не знать его поближе, со щетиной байкера (заметное усовершенствование после цыганской челки, зачесываемой назад, и болтающихся косичек, каковые он носил большую часть 1990-х, или же предшествовавшей им прически бедного белого афро, из-за которой его голова походила на разрезанный пополам гриб), с кольцами в ушах, в носу и у бровей, вертикальной полоской бороды под нижней губой, нагой грудью под безобразным черным кожаным жилетом и с черной татуировкой на обнаженных руках. На самом деле он застенчив, приветлив и мил, примерный супруг и гордый отец двух очаровательных дочурок, а говорит так тихо, что мне приходится, как правило, наклоняться к самому его лицу, чтобы что-то расслышать в шуме и гаме пивной.

— Обычная дрянь, — проронил Ник, когда я спросил его, как он поживает. Мы чокнулись и выпили, а потом он сказал: — Возможно, я вот-вот соображу, как закончить книгу.

Ник полжизни трудился над обстоятельнейшей биографией легендарного исполнителя блюза Роберта Джонсона. Я знал Ника много дольше. Мы вместе росли на Уормхолт-роуд, неподалеку от Шефердс-Буш, оба ходили в школу Кристофера Рена, ту самую, где учились Пол Кук и Стив Джонс из «Секс пистолз», правда, они окончили за год до нашего с Ником поступления. Мы были неразлучной парочкой, языкастые чудики, по уши в панк-роке, хоть дни его славы и миновали. Мы носили уйму английских булавок в лацканах школьных курток и подрезали концы галстуков, чтобы походить на панков, насколько это у нас получалось. Мы соглашались, что легендарное выступление «Клэш» в Хаммерсмит-Палас 17 июня 1980-го- самый-рассамый класс, страстно спорили о достоинствах разных мелких групп, составляли списки никому не ведомых соул-певцов и решали, кто на каком месте. Мы прибавляли себе лет, чтобы попасть в «Ритмы дороги», «Ящик Грязи» или «Золотой Берег» — клубы, с весьма эклектичным репертуаром, в котором сочетались Роберт Уайт с Гилом Скоттом-Хероном, Джон Ли Хукер с Кинг Санни Эйдом. Мы дурели от афробита, соул-джаза и фанка, подбадривали друг друга, чтобы разговориться с невероятно шикарными девчонками. Я оставил школу в шестнадцать. Ник, более одаренный и обладавший почти безупречной памятью, поступил в колледж, окончил Оксфордский университет, а затем чуть не довел себя до голодной смерти, пытаясь зарабатывать как независимый рок-журналист. И если порой мы не виделись этак с год, все же окончательно друг друга не теряли, и никто из нас так и не стал вполне взрослым. И в горе, и в радости мы оставались лучшими друзьями. Он был единственным, кто знал правду о том, что случилось со мной в Спиталфилд-се в ходе Инфовойны.

Я позволил Нику изложить его новую мысль насчет того, чтобы представить биографию в виде фантастической истории о привидениях.

— Конечно, мне понадобится еще разок махнуть на Миссисипи. Я нашел еще двух-трех человек для интервью.

— И тогда ты закончишь книгу? Он улыбнулся, оскалился.

— Тебе бы поехать со мной. Волнующая история с загадочным убийством.

Роберт Джонсон умер в Гринвуде, Миссисипи, ^августа 1938 года, после того как осушил бутылку отравленного виски, которую преподнес ему некий муж-ревнивец. Впрочем, Ника волновало не столько убийство, сколько загадка самого Джонсона. Каким образом человек, росший в той же бедности, что и тысячи других, необразованный одиночка, полный нуль даже среди себе подобных, мог создать столько произведений такой глубины и великой силы? Некоторое время мы обсуждали замыслы Ника. Я заказал выпивку по новой, и Ник спросил меня, знаю ли я что-нибудь о журналисте, к которому нагрянули в Уолтемстоу сегодня днем. Я подумал о Пите Рейде и ответил:

— Вообще-то нет.

Ник затянулся тощей, вручную скрученной сигареткой, зажав ее между большим и указательным пальцами. На большом красовалось увесистое серебряное кольцо с черепом и рубинами в глазницах.

— Этот парень — мой друг, кинокритик. Американец. Джефф Херш.

— Я не знаю и половины твоих друзей, Ник.

Ник бросил влажный окурок в щербатую пепельницу.

— Он больше, чем просто друг твоего друга. Так или иначе, к нему вперлись под предлогом поиска нелицензионного видео, изъяли все DVD и прочие записи. Унесли даже его хренов ноутбук, приятель. И паспорт отобрали.

— На случай, если он попытается бежать из страны.

— Да, но у него тут семья. Жена читает лекции по теории медиа в Вестминстерском университете. Никаких обвинений ему не предъявлено, вот я и подумал, а не мог бы ты выяснить, что это: обычное запугивание или что покруче. То есть достаточно ли это серьезно. Он работает над книгой, а у него забрали все файлы и весь материал для исследований.

— Диски и прочие записи были американские?

— Конечно. Джефф пишет о слэшерах, фильмах-«потро-шилках». Кое-что из этой дряни запрещено, прочее изрезано до неузнаваемости. В наше время самый невинный двухчасовой фильм запросто сокращается минут на тридцать с подачи Британского бюро киноцензоров. Нынче, приятель, режут даже диснеевские мультики, а уж Джеффовы фильмы ужасов — подавно, — пояснил Ник, закатывая глаза и держа по обе стороны лица выгнутые крючьями пальцы. — Все это было запрещено, когда началась истерия насчет гнусностей на видео в восьмидесятые.