Тина Дженкинс - Пробуждение

Альберт

Мэри почувствовала, что у нее голова идет кругом. В этой короткой записке заключалось слишком много недосказанного — и слишком многих она затрагивала. Не потому ли Мартин Рэндо так неожиданно появился в ее доме в день смерти Ната? Он, безусловно, не был близким другом семьи, чтобы вот так быстро и запросто приехать «помочь» ей пережить потерю. Не документы ли Вассерстрома были его истинной целью? И не о них ли так настойчиво расспрашивал ее Альберт Нойес?

В подполе было сыро и холодно, и Мэри вдруг почувствовала, что вся дрожит. Стараясь преодолеть дрожь, она глубоко вздохнула и посмотрела на часы. Вот-вот должен проснуться Патрик — приближается время первого ночного кормления. В Вашингтоне сейчас три часа пополуночи, но Мэри все равно решила, что, закончив кормить, она позвонит Альберту и выяснит, что, черт побери, происходит.

И плевать на позднее время.

В автобусе было жарко, как в печке, и воняло какой-то дрянью, но благодаря хроническому насморку Хавьер не чувствовал запаха. Засунув руку в карман, он, наверное, уже в сотый раз ощупывал толстую пачку денег, которую из предосторожности спрятал в трусы. Одновременно он зорко оглядывался по сторонам. Хавьеру уже исполнилось шестнадцать, но для своего возраста он был слишком низкорослым и худым, и любой из полутора десятков парней, ехавших в автобусе, мог без труда справиться с ним и отнять честно заработанное. Он был совершенно уверен, что двое из них поглядывают на него как-то не так, и постарался напустить на себя безразличный вид. Не выделяться, выглядеть победнее — в этом заключалось для него единственное спасение.

Передняя часть автобуса напоминала своеобразный алтарь, в котором были собраны картинки и предметы, напоминающие о далеком доме: повыцветшие открытки с изображением эпизодов земной жизни Иисуса, зеркало в металлической оправе, крупные четки и несколько семейных фотографий, на которых были запечатлены близкие родственники водителя. Шоссе раскисло после недавних дождей, но пестро раскрашенный автобус мчался по залитым водой колеям со всей возможной скоростью, и зеркало бешено раскачивалось на своем крюке.

До Чиуауа оставалось около двух часов пути; потом Хавьеру предстояло долго идти пешком. Он даже задумался, не взять ли такси, но потом решил этого не делать. Нельзя показывать, что у него есть деньги, — это может привлечь к нему нежелательное внимание. Пока все складывалось удачно, и если он не сделает глупости, все закончится так, как он рассчитывал. Единственным, что омрачало радость от обладания четырьмя с половиной тысячами американских долларов, было плохое самочувствие. Впрочем, в последнее время Хавьер постоянно чувствовал себя разбитым и больным. У него часто кружилась голова — особенно когда он резко вставал или наклонялся. Когда же он пожаловался дяде на быструю утомляемость, тот только посмотрел на него и пожал плечами.

— На мой взгляд, с тобой все в порядке, — сказал он и хлопнул Хавьера по плечу. — Приободрись, ты отлично поработал. Теперь ты настоящий герой.

После убийства Хавьер некоторое время жил в крошечной комнатке в трущобах, притаившихся в тени лос-анджелесских небоскребов. Его с самого начала предупредили, что ему придется на несколько недель залечь на дно; только потом он сможет переправиться через границу и отправиться домой. Делать ему было совершенно нечего, и порой Хавьер не без дрожи вспоминал о том, какое ужасное дело совершил. Но дядя сказал ему, что тот человек был очень плохим. Он выдавал нелегальных иммигрантов властям, а те в свою очередь отправляли бедняг обратно в страну, откуда они бежали с риском для жизни. Нет, доктор Натаниэль Шихэйн и вправду враг иммигрантов, и его необходимо было остановить. Хавьер упорно цеплялся за эту мысль, потому что только она помогала ему сохранить внутренний мир и заглушить голос совести. И еще — деньги. Теперь он сможет купить бабушке нормальную кровать, новую плиту и позаботиться о том, чтобы она доживала свой век в относительном комфорте. Ей частенько нездоровилось.

Переход границы дался ему, пожалуй, тяжелее всего. Когда Хавьер шел по крытой арке над мостом в Эль-Пасо, у него дрожали и подгибались ноги, а слабость была такая, что он каждую минуту боялся потерять сознание. В конце концов он все же свалился в обморок, но, к счастью, уже по ту сторону границы. Придя в себя, Хавьер первым делом подумал о деньгах. Сунув руку в карман, он сразу нащупал в трусах пухлую пачку банкнот. Слава Богу, деньги целы.

Заметив свое отражение в грязном оконном стекле, Хавьер машинально притронулся пальцами к зажившему шраму на скуле в том месте, куда ударила его женщина. Он чуть было не пришил и ее, но вовремя вспомнил, как дядя советовал ему не задерживаться, а сразу бежать на бульвар Уилшир — и не по Ла-Бреа, а боковыми улицами. Впрочем, долго бежать Хавьер не мог, поэтому он вскоре перешел на шаг. По дороге он миновал немало роскошных особняков, в которых жили богачи. Шагая по этим живописным улочкам, с обеих сторон окаймленным широкими, ухоженными лужайками и палисадниками, Хавьер не мог не почувствовать себя ничтожным и незначительным. И он действительно привлекал внимание; Хавьер был уверен, что кое-кто из прохожих косился на него с недоумением и недоброжелательным интересом. Догадываются ли они, что он только что убил человека?

В конце концов Хавьер вышел к остановке голубого автобуса, где, то и дело сплевывая от нетерпения, поджидал его дядя. На этом все и кончилось, финито. Он справился.

И все же, особенно во сне или грезя наяву, Хавьер испытывал сомнение. Человек, за убийство которого ему было заплачено, сказал перед смертью по-испански, что Хавьер серьезно болен и что он мог бы ему помочь. Это едва не сбило его с толку тогда и продолжало беспокоить теперь. Этот доктор казался таким добрым, исполненным такого искреннего сочувствия! Ах, если бы он не бросился на него, не попытался отнять пистолет, тогда, возможно, Хавьер и вовсе бы забыл о дядином приказе. Откровенно говоря, Хавьер не раз жалел, что вообще ввязался в это дело и согласился застрелить Шихэйна. Теперь же у него оставалось только одно утешение: доктор был опасным политическим активистом, противником нелегальной иммиграции, и его пришлось уничтожить. А Хавьер взялся за это и стал героем. Вот только странно, что в газетных некрологах вовсе не упоминалось о политической деятельности доктора Шихэйна. Там говорилось лишь о том, что он возглавлял бесплатную больницу в одном из беднейших пригородов Лос-Анджелеса и что его странная, наполовину свихнувшаяся жена отрезала ему голову прямо в карете «скорой помощи». Себе Хавьер говорил, что благотворительностью Шихэйн занимался только для того, чтобы скрыть свою двойную жизнь. Может быть, доктор был чем-то вроде шпиона. Хавьер очень любил фильмы про Джеймса Бонда, он видел все шесть лент, которые показывали в открытом летнем кинотеатре на окраине Чиуауа. Его любимым Бондом был Роджер Мур.